Пост-Европа - Юк Хуэй

В документальном фильме «Истер» Стиглер смело утверждает, что даже японская техника – греческая по своему происхождению: «Всё прошлое – греческое. Даже для японца, потому что техника – греческая». Это замечание является любопытным, если не откровенным, выражением европоцентризма. Учитывая исторические и археологические данные, Стиглер не мог не быть осведомленным о том, что греческая технология пришла в основном с Ближнего Востока[96], а Япония по большей части была не известна европейцам до XVI века. Почему же тогда он говорит, что всё прошлое – греческое, даже для японца? Разве у Японии нет прошлого, разве у нее не было техники? В отсутствие Стиглера над этой загадкой можно лишь поразмышлять, но не разрешить ее. Возможно, он считал, что в угоду европейской технике Япония отказалась от собственной или пошатнула ее основы. В таком случае Япония – нечто европейское или японское? Стала ли Япония европейской благодаря тому, что апроприировала европейскую технику? Или дезориентировалась в этом процессе и теперь не принадлежит ни Востоку, ни Западу? А ведь Япония действительно хотела стать частью Европы[97]. Однако в ходе колонизации и глобализации Европа уже вышла за рамки простого географического понятия и распространилась повсюду. Сегодня не только Япония, но и практически все страны Азии и Латинской Америки становятся Европой. Но вопрос о том, насколько для неевропейских стран желанно такое европейское будущее, широко обсуждался в XX веке и продолжает быть предметом обсуждения в XXI веке.

C Японией Стиглер был в некоторой степени связан благодаря Исиде Хидэтаке[98], и, подобно большинству французских философов, он был очарован японской эстетикой. В Китае он впервые побывал в 2008 году, но более глубокое знакомство с ним началось лишь с 2015 года. Поскольку Китай для Стиглера ассоциировался прежде всего с марксизмом, изначально он не проявлял особого интереса к китайской мысли. В то же время, приезжая в Китай, он много работал. В ходе месячного пребывания в стране он возил с собой два больших чемодана с книгами и всё время работал в своей квартире или в гостиничных номерах. Лишь значительно позже Стиглер стал более открытым к китайской мысли и именно в эти поздние годы его жизни наши беседы стали более продуктивными. Весной 2019 года он рассказал мне, что читает «Дао дэ цзин», и попросил порекомендовать синологов, занимающихся этим текстом. Правда, всё это случилось слишком поздно и сопровождалось спешкой, поэтому он не успел возвести свою случайную встречу с Китаем и пять лет преподавания в степень чего-либо необходимого. Два последних года его жизни мы провели в долгих беседах о технической тенденции и техническом факте – понятиях, предложенных палеонтологом и антропологом Андре Леруа-Гураном. Однако нам так и не удалось отыскать вескую причину для спора.

§ 5. Индивидуация и задача мышления

Если сегодня нам нужно говорить о пост-Европе или постъевропейской философии и если мы можем вовлечь в этот разговор Стиглера, то нам, вероятно, потребуется соединить вопрос о Духе с вопросом о технике. Вопрос о том, как переформулировать отношения между пост-Европой, философией и техникой, для нас остается открытым. Европейская культура и техника вездесущи: для неевропейцев невозможна деевропеизация в смысле отказа от технологического мира; а для Европы в той же степени становится невозможным европоцентристский дискурс, поскольку техника перестает быть исключительно европейской, а значит, внутренняя связь между европейской философией и техникой вновь становится контингентной.

В первом томе «Constituer l’Europe»[99] (2005), довольно схематичной работы, в которой изложены размышления о Европе, Стиглер пишет о пугающей распространенности депрессии в Китае: по его данным, от депрессии страдают 20 % китайского населения, а 100 миллионов из них находятся уже на стадии глубокой депрессии. По его словам, Китай становится капиталистическим – следовательно, как и на Западе, будь то в Америке или Европе, «желание сопровождается великими страданиями»[100]. Под этим он подразумевает то, что либидинальная экономика превращается в экономику потребления, основанную на эксплуатации влечения. В определенном смысле ему было очевидно, что Китай и Запад находятся в одной и той же тонущей лодке промышленного капитализма, так как оба подчинили свою судьбу расчетливости. Такой взгляд на либидинальную экономику лежит в основе стиглеровской критики капитализма, а также в основе критики геополитики. В книге «За новую критику политической экономии» Стиглер продемонстрировал, как американский консюмеризм стал глобальной парадигмой и с какой эффективностью он разрушает либидинальную экономику: замыкает желание и приводит к экономике, основанной на влечении. Различие между желанием и влечением Стиглер заимствует у Фрейда: желание означает инвестицию – например, в любовь, в дружбу или в приобретение навыка; тогда как влечение – ближе к инстинкту, например, когда вы проголодались, вам хочется есть. Это различие между желанием и влечением позволяет Стиглеру пересобрать политическую экономию через новое прочтение марксистского подхода к пролетаризации. Пролетаризация началась тогда, когда сапожник XIX века был вынужден покинуть свою мастерскую и работать на фабрике, где производилась похожая, но стандартизированная обувь. Сапожник больше не руководствовался своими собственными знаниями, а выполнял одни и те же инструкции – иначе говоря, он терял навыки. В обществе потребления пролетаризация приобретает еще более радикальный характер: она прерывает ноэтический процесс обучения, а вместе с ним и либидинальный процесс инвестирования, порождая при этом множество форм зависимости, например, от шопинга, видеоигр, социальных сетей и т. д. Экономика, основанная на эксплуатации влечения, становится экономикой дезиндивидуации: индивид утрачивает способность к индивидуации как в отношении себя, так и в отношении других. Иначе говоря, индивид разучивается любить себя и, следовательно, теряет способность любить других. В той же книге говорится о задаче, которую Стиглер поставил перед Европой, – разработать новую модель индивидуации, выходящую за рамки консюмеризма в гипериндустриальном обществе:

[И]ндустриальная модель, породившая этот индустриальный популизм, должна быть полностью раскритикована, переосмыслена и переработана: только тогда можно будет построить Европу – Европу, которая существует как единство, и Европу, которая существует в сознании европейцев как собственное будущее и будущее для их собратьев на других континентах[101].

Если постъевропейская философия возможна, то она должна будет противостоять американскому консюмеризму, который в то же время является индивидуализмом par excellence, и предложить другую либидинальную, культурную и политическую экономию. Возможно, именно в этом и заключается главная слабость Европы после Второй мировой войны: Европа не смогла противостоять рыночной экономике и консюмеризму – тому самому американизму, который описывал Хайдеггер. Поэтому новая модель индивидуации, к которой призывает Стиглер, должна преодолеть не только индивидуализм, но и построенную на нем либеральную демократию.