Пост-Европа - Юк Хуэй

Сегодня мы видим, как права личности, основа гражданственности, становятся жертвой консюмеризма и популизма. Рыночное развитие технологий расширяет возможности индивида, предоставляя ему инструменты для выстраивания вроде бы постоянно расширяющейся, но на самом деле замкнутой вселенной. Современное общество характеризуется атомизацией, которая лишь усиливается и укрепляется цифровой инфраструктурой социальных сетей и персонализацией. Если вернуться к теоретическому базису и модели современных социальных сетей, то нетрудно заметить, что они строятся на концепции атомизированного общества: каждый индивид рассматривается как социальный атом, а общество – как совокупность таких атомов, опосредованная социальными связями. Индустриальная модель социальных сетей укрепляет эту индивидуалистическую модель современного общества, а также присущий ей индивидуализм.

Это одна из главных проблем цифрового общества: как уже отмечал Стиглер в первом томе «Техники и времени», в техно-социальной системе доминирует консюмеризм – единая стандартизированная экономическая система[102]. Другими словами, консюмеризм определяет не только развитие и взаимозависимость внутри технической системы, но и саму организацию социальной системы. Таким образом, проблема заключается не только в правах (например, в праве выбора), но и, прежде всего, в моделях индивидуации. Это не значит, что право не имеет значения. Напротив, оно фундаментально, однако, как показывает Гегель в начале «Философии права», права могут стать и просто произвольными абстракциями, не внося никакого вклада в индивидуацию. Более десяти лет назад изобретатель Всемирной паутины сэр Тим Бернерс-Ли предложил ввести всеобщее право на доступ к интернету; это заслуживает восхищения. Однако это право, если следовать Гегелю, остается абстрактным и, соответственно, склонно к вырождению в произвол, вместо того чтобы стать реальным шагом к царству свободы. Постмодернистский субъект – это узел в сети, поддающийся расчету, как в теории графов. Понятие массы больше не ограничивается стадом тех, кто слепо верит рекламе и пропаганде. Напротив, с цифровизацией, особенно благодаря принудительному использованию различных социальных сетей и приложений, масса теперь обозначает и целевую аудиторию. Мы живем в условиях перехода к полной цифровизации и индивидуализму. Это означает качественное изменение самого понятия массы, а вместе с ним – и понятия класса.

Если ранее мы утверждали, что стиглеровский анализ либидинальной экономики также представляет собой критику геополитики, то причина в том, что в его интерпретации Соединенные Штаты понимаются не как империалистическая держава в традиционном смысле, а скорее как движущая сила глобального распространения модели дезиндивидуации, которая по своей сути патологична. Может ли Европа предложить иной путь индивидуации в условиях гипериндустриальной эпохи – такой, который выходил бы за рамки консюмеризма и европоцентризма? Если Хабермас и Деррида видели решение в восстановлении европейского суверенитета, автономного от американского империализма[103], то Стиглер рассматривает вопрос о суверенитете более конкретно – через призму техники, а точнее, через модель индивидуации, в реализации которой техника играет центральную роль. Другими словами, речь идет не о том, чтобы у Европы были свои Google или Facebook[104], а о том, чтобы разработать принципиально новые поисковые системы и социальные сети, способствующие индивидуации. Возникает вопрос: послужит ли эта новая модель индивидуации ко благу всех душ на земле? Или же она станет лишь новым способом продемонстрировать превосходство европейского духа, что на деле окажется возвращением к европоцентризму – потому что в основе этого проекта вновь окажется тоска по Heimat[105]?

Эта задача является фундаментальной для постъевропейской философии, поскольку философы с самого начала были врачами цивилизации. Дезиндивидуация подразумевает глубокий нигилизм, при котором все ценности, превосходящие влечения, теряют свою значимость. Диагноз дезиндивидуации требует рецепта, а именно новой модели индивидуации. Однако этот рецепт не может ограничиваться только литературой, поэзией или музыкой (хотя все это имеет принципиальное значение). Он должен включать новую политическую экономию. И как раз в этом смысле вопрос о технике, по словам Стиглера, является центральным:

Если бы в мире не стало философии, это означало бы его смерть; мир был бы гнусным, обезмиренным [immonde]. Но эта философия может быть лишь политической философией, то есть политической экономией, а значит, и технологией: совершенно новым отношением к технологии и обществу, в той мере, в какой последнее, по сути, живет именно благодаря технологическим вопросам[106].

Постъевропейская философия – это ответ на призыв Хайдеггера, а точнее, на поставленную им задачу мышления: мышления с Gestell и за его пределами. «С» – потому что попытка избежать опасности ведет лишь к катастрофе; «за пределами» – потому что необходимо выйти за рамки фокуса на эффективности и скорости, чтобы создать новую политику технологии, способствующую индивидуации и противостоящую порожденной обществом потребления дезиндивидуации. Однако возникает вопрос: должно ли такое мышление исходить исключительно из Европы? Сам Хайдеггер, возвращаясь к досократикам, утверждал именно этот сценарий, равно как и Паточка, который предлагал вернуться к «заботе о душе» для обретения «открытой души». Возможно (и это вполне объяснимо), Хайдеггер и Паточка просто не имели достаточного контакта с неевропейским мышлением, чтобы позволить себе мыслить иначе. Если мы стремимся следовать Паточке, то открытая душа должна быть не только той, что постоянно отрицает свой европоцентризм, но и той, что активно индивидуируется через другого. Другой может прийти случайно – а согласно аристотелевской «Метафизике» случайность близка к ничто, – но именно эта случайность есть также условие индивидуации мышления, преобразующая сила души, позволяющая сделать контингентное необходимым. (Стиглер ничего не говорил об индивидуации мышления; мы приблизились к этой теме лишь раз – во время нашей конференции в Тайбэе в 2019 году, где меня удивила его лекция об Эдуаре Глиссане и его идее креолизации.)

Неотложной задачей является не только изобретение новых моделей индивидуации, противостоящих консюмеризму, который сегодня доминирует в технологических инновациях, – необходима также индивидуация мышления. В этом процессе индивидуации философия должна пройти через деевропеизацию. Причем это следует интерпретировать двояко. Во-первых, если верно то, что говорит Хайдеггер в «Конце философии и задаче мышления», а именно, что кибернетика знаменует собой конец и завершение европейской философии, и если верно, что европейская философия подошла к своему концу, то ее выживание возможно только в постъевропейской форме. Постъевропейская философия должна ориентироваться на глубинную преобразующую силу, связанную с техникой. Она должна быть нацелена на создание новой теории индивидуации, способной преодолеть дезиндивидуацию, которую мы наблюдаем в современных индустриальных технологиях. Для этого потребуется переоценка таких понятий, как прогресс, рост, свобода и так далее, чтобы освободить место для развития новых моделей индивидуации через технологии. Во-вторых, деевропеизация должна пониматься как индивидуация мышления, подобно тому, как французская философия в свое время стала таковой в отношении немецкой. Может, следует даже сказать, что не существует мышления как такового – есть лишь индивидуация мышления. Она неизбежно