Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

дело социализма в глазах мировой общественности». Вместе с тем, опасаясь, что китайский фактор повлияет на ненужное осложнение отношений не только с Советским Союзом, но и с Югославией, румынские лидеры просили премьера Госсовета КНР Чжоу Эньлая при посещении Бухареста в 1966 г. избегать как антисоветской, так и антиюгославской риторики в своих публичных выступлениях. Вообще попытки руководства Китая заставить Румынию отказаться от занятой равноудаленной позиции в пользу сближения с Пекином не увенчались успехом.

В ходе встреч югославская и румынская стороны дистанцировались от идеи проведения совещания европейских компартий по вопросам безопасности в Европе, увидев в ней стремление Москвы использовать встречу в целях навязывания всем партиям единой платформы для диалога с Западом по всем вопросам европейской политики, включая германский. Даже в беседах с представителями партий, не склонных отклоняться от «генеральной» (т. е. выработанной Москвой) линии, Чаушеску не скрывал своего настороженного отношения к совещаниям компартий, видя в них попытку возродить старые, коминтерновско-коминформовские формы давления на компартии, препятствовавшие их нормальной деятельности в своих странах и по этой причине отброшенные: «Никто не может претендовать на роль центра» в коммунистическом движении[925]. Совещание компартий по вопросам европейской безопасности состоялось в апреле 1967 г. в Карловых Варах, однако ни Союз коммунистов Югославии, ни румынская компартия не приняли в нем участия.

Собственное видение Бухарестом национально-государственных интересов страны проявилось в политике на западногерманском направлении, находившейся в тесной увязке со стремлением к налаживанию более активных торгово-экономических связей с ФРГ, как и с другими западноевропейскими странами. Во время встреч Чаушеску и Тито в 1966 г. не была достигнута общая позиция в оценке политики ФРГ и перспектив сближения с нею. Так, в ходе бесед югославский лидер подвергал резкой критике реваншистские устремления ФРГ[926] и обвинял западногерманское правительство в финансировании югославских политэмигрантов, устраивавших провокации и диверсии против представителей СФРЮ[927]. Чаушеску уклонялся от столь резких оценок и поэтому критика политики ФРГ не нашла отражения в общем коммюнике по итогам апрельской встречи. В это время официальный Бухарест уже готовился к дипломатическому прорыву на западногерманском направлении[928], который осуществился в конце января 1967 г. Румыния первой из европейских социалистических стран, включая нейтральную Югославию, установила дипломатические отношения с ФРГ[929], и это было первым знаком начавшегося пересмотра официальным Бонном своей внешнеполитической доктрины. Напомним, что в соответствии с так называемой доктриной Хальштейна (декабрь 1955 г.) только за боннским правительством признавалось право выступать от имени Германии на международной арене и только Советскому Союзу было позволено поддерживать дипломатические отношения не только с ФРГ[930], но и с ГДР, чей режим воспринимался в Бонне в качестве оккупационного[931].

Весть об установлении Румынией в январе 1967 г. дипломатических отношений с ФРГ была получена советским руководством в дни пребывания Тито в СССР с неофициальным визитом. Решение Бухареста пойти на этот шаг, не советуясь с Москвой и вопреки общей линии советского лагеря не форсировать сближение с Бонном, пока там не возобладает «новая восточная политика» (т. е. пока там официально не признают если не ГДР, то по крайней мере восточные границы будущей единой Германии по Одеру и Нейсе), вызвала негативную реакцию Брежнева и его окружения[932]. С острой критикой решения Румынии выступил 3 февраля официоз СЕПГ газета Neues Deutschland («Новая Германия»), острой была реакция в Польше (польское руководство во главе с В. Гомулкой считало неприемлемыми уступки восточного блока ФРГ, пока еще не склонной официально признавать существующие польско-германские границы). В то же время в Венгрии, где рассчитывали на активизацию торгово-экономических связей с ФРГ, были недовольны скорее тем, что румыны своей поспешностью могли сорвать или сильно отсрочить уже готовившийся (во всяком случае программировавшийся) общий прорыв советского блока на западногерманском направлении. Тито в ходе беседы с советскими лидерами 30 января также выразил несогласие с позицией Румынии относительно установления дипломатических отношений с ФРГ[933], подчеркнув: «Мы считаем “мирное” выступление правительства Кизингера политическим маневром, направленным на то, чтобы разъединить социалистические страны». При этом он призвал не рубить с плеча и «посмотреть, куда идет Германия»[934]. Очевидно, что югославский лидер, не желая вступать в Брежневым в спор по германскому вопросу, вместе с тем вполне допускал смягчение прежней позиции СФРЮ с учетом возможных подвижек в «восточной политике» Бонна. Показательно, что белградская пресса высоко оценила подписанное между ФРГ и Румынией соглашение, назвав его «шагом, способствовавшим нормализации отношений в Европе» и констатировав, что западные немцы тем самым «пробили брешь в своей до недавнего времени неприкосновенной “доктрине Хальштейна”»[935]. Заинтересованность в расширении экономического сотрудничества с Западной Германией, куда на заработки уезжало все больше граждан СФРЮ[936], брала свое, и через год, в январе 1968 г., Белград пошел по пути Бухареста, восстановив межгосударственные отношения с Бонном.

Налаживание полноценных отношений с ФРГ не означало пересмотра прежней стратегии, сближавшей Румынию и Югославию на основе признания ими необходимости взаимодействия малых и средних государств с разным общественным устройством. Обе стороны, как отмечалось выше, сочли нецелесообразным свое участие в европейской конференции компартий, где, по их мнению, доминировала повестка, плохо совместимая с их представлениями о гарантиях европейской безопасности. Активное сотрудничество Бухареста и Белграда, по представлениям обеих сторон, позволяло им эффективнее влиять на общеевропейскую политику, обеспечивая собственные национально-государственные интересы.

Сближение и общность позиций Югославии и Румынии по вопросам взаимоотношений между социалистическими странами, сотрудничества с Западом и европейской безопасности не могли не вызывать обеспокоенности Кремля. Ведь речь шла об усилении полицентризма в мировом коммунистическом движении и создании некоей новой идеологической альтернативы КПСС, которая могла стать долговременной вследствие объективного стремления левых сил во многих странах мира ко все большей независимости от Москвы. Однако дальнейший ход событий, особенно в связи с Ближневосточным кризисом («Шестидневной войной») 1967 г., внес определенный раскол в единство двух партий-«еретиков».

Югославское руководство с первых дней конфликта заняло жесткую позицию. Уже 5 июня 1967 г. Тито выступил с заявлением, назвав Израиль «агрессором», «инструментом империалистической политики силы» и «единственным виновником войны в регионе», а также призвал ООН остановить насилие[937]. Таким образом, под огонь критики Белграда попали и Соединенные Штаты. Антиамериканская кампания в Югославии достигла такого размаха, что создавалось впечатление, что агрессию в отношении арабских государств совершили США, а не Израиль[938]. Такая резкая реакция объяснялась целым комплексом причин. Это и близкие отношения Белграда с арабскими странами, особенно с ОАР, ключевым союзником и партнером СФРЮ по Движению неприсоединения, и стремление защитить своих граждан, оказавшихся в эпицентре боевых действий (речь идет о югославском отряде в составе