Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

в своей политике постепенно отходит от копирования жесткой сталинской социально-экономической модели. Так, Кидрич на встрече в ноябре 1949 г. с итальянскими социалистами разъяснял им, что задачей руководства страны является не строительство социализма казарменного типа, в котором уничтожается индивидуальность, но созидание такого социализма, где свобода и развитие человека будут главной целью. Наивысший моральный смысл социализма, по его словам, «заключается в преодолении противоречия между коллективом и индивидом». «Уничтожение индивида коллективом было бы абсурдным противоречием и угрожало бы самому социализму»[46]. В комментарии составителей тома к этой встрече отмечалось, что в результате конфликта 1948 г. КПЮ сохранила отношения в основном с социалистическими партиями Западной Европы и, особенно, с итальянскими социалистами, благодаря их «традиционной антифашистской позиции». Контакты с западноевропейскими социалистами были единственным в то время каналом, по которому транслировалась югославская позиция относительно сути конфликта[47].

Развитие и укрепление отношений с социалистическими партиями должны были иметь свои пределы, как считали в руководстве КПЮ/СКЮ. И когда с началом нормализации с СССР и странами «народной демократии» в 1953–1954 гг. связь с европейскими социалистами пытались продолжить Джилас и его единомышленники в расчете применить, может быть частично, опыт европейской социал-демократии в коммунистической Югославии, Тито как главный авторитет в партии решил завершить этот процесс традиционным для автократа репрессивным актом, наказав Джиласа. В условиях нормализации с Кремлем он должен был продемонстрировать Москве «чистоту» югославской компартии, не воспринявшей и не готовой принять идеологию социал-демократии, квазидемократическую, с советской точки зрения.

После принятия третьей резолюции Информбюро в ноябре 1949 г. югославское руководство усиливает критику советского режима, прежде всего в его сталинском изводе, отказываясь, в том числе, почти полностью от дальнейшего воспроизведения заимствованных ранее экономических теории и практики. Кидрич ссылался при этом на Маркса, указывавшего, что для социализма существует большая внутренняя опасность — бюрократия и бюрократизм, которые стремятся заместить «широкую народную инициативу в решении всех социальных и экономических вопросов как его тьютор (наставник. — А. А.) и паразит»[48]. Однако еще в первой половине 1949 г. Кидрич критиковал советскую экономическую теорию, отмечая неверную трактовку категории товара советскими экономистами, не увидевшими «нового общественного характера и глубоких революционных изменений» в самом понятии «товар», как и в других экономических категориях, что было четко, как он подчеркивал, сформулировано в «Капитале» Маркса. Он писал, что «сухой практицизм и наивная глорификация примитивных форм социализма не могли далеко увести советских экономистов». Согласно Кидричу, Маркс и Энгельс, указывали, описывая в своих прогнозах развитие общества будущего, что социализм, в первую очередь, победит в странах, в которых «материальные производительные силы находятся на более высоком уровне развития, чем при капитализме». Между тем, СССР, первая страна социализма, была, как считал Кидрич, одной из промышленно отсталых стран в мире. Советские экономисты, по словам Кидрича, забывали, что социализм всего лишь переходная стадия на пути к коммунизму, как об этом писали Маркс и Энгельс, в которой новые экономические формы и категории, испытывающие глубокие изменения и качественные скачки, соседствуют с элементами прошлого. Из-за этого, по его мнению, они «не успевают за реальным развитием общества и отсюда проистекают глорификация примитивных форм социализма и наблюдающийся застой в экономике страны (СССР)»[49].

В сентябре 1949 г. в лекции в партийной школе имени Джуро Джаковича Кидрич вновь отметил недостатки советской экономической теории. Он коснулся развития марксистской теории, монополию на трактовку которой, по его словам, присвоил себе СССР, в то время, как и другие партии стран «народной демократии» имели на это право. Несколько раньше о том же говорил Кардель в работе о народных комитетах. В условиях нарастающих обвинений югославов в искажении марксистско-ленинской теории им впервые была предпринята попытка не только показать несостоятельность обвинений, но и представить свое понимание «истинного марксизма». Выразив резкий протест против присвоения себе советскими «теоретиками» исключительного права рассматривать вопросы марксистской теории, Кардель указал на готовность и способность других компартий, в том числе и югославской, разрабатывать эти проблемы, подчеркнул, что революционная практика КПЮ подтверждает основные принципы марксизма-ленинизма[50]. Возможно, тем самым Кардель намекал на собственное намерение выступить в роли главного югославского теоретика и интерпретатора истинного марксизма. В пользу этого говорит и то, что при анализе вносимых в Закон о народных комитетах дополнений Кардель полемизировал с лидерами зарубежных партий, входивших в Информбюро, — Г. Димитровым, Б. Берутом, М. Ракоши, И. Реваи, а также с некоторыми советскими экономистами и теоретиками марксизма. Так, Кардель считал ошибочной существующую в теоретическом арсенале других компартий трактовку понятия «народная демократия» как переходного периода от капитализма к социализму, в котором не действует основной марксистский принцип диктатуры пролетариата. В споре с членом руководства итальянской компартии Э. Реале он, опираясь на работы Маркса, утверждал, что «народная демократия» может осуществиться только при реализации этого принципа. Позицию советского экономиста Е. Варги, определявшего форму «народной демократии» в странах Восточной Европы как уже не капиталистическую, но ещё и не социалистическую, Кардель также подверг критике за очевидную неопределенность. Попытки венгерского лидера М. Ракоши рассмотреть эту проблему Кардель охарактеризовал как «теоретическую галиматью»[51]. Он был убежден, что представления венгров о «народной демократии» (помимо Ракоши досталось и члену Политбюро ВПТ И. Реваи) возникли не случайно, поскольку венгерская партия не прошла «через огонь революционной практики, который позволил бы ей освободиться от профессорского догматизма и идеологического схематизма»[52]. Попытки сопоставить существующие в других компартиях взгляды на «народную демократию» с югославской трактовкой как единственно верной Кардель предпринимал также для утверждения тезиса о том, что необходимым и важным элементом этой формы власти является самоуправление трудящихся. С ним он связывал «углубление социалистического демократизма, который могли ослабить только бюрократические централистские тенденции»[53]. Развивая свою мысль, Кардель указывал, что государственная система Югославии при ведущей роли КПЮ основана на прямом участии широких народных масс в народной власти, в деятельности всех ее органов[54]. Так постепенно формировалось представление об уникальном характере югославского опыта социалистического строительства, существенно отличающегося от советского, сталинского варианта построения социализма, который был «навязан» и другим восточноевропейским странам. Также можно говорить о появившейся у югославского руководства уверенности в том, что ситуация позволяла теперь открыто и свободно критиковать отдельные элементы советской системы, ее теоретические и практические подходы к социальной и экономической областям. У лидеров стран советского блока, по понятным причинам, такой возможности не было.

Возвращаясь к лекции Кидрича в партийной школе (1949 г.) следует отметить, что он, продолжая критику советской экономической школы, высказал сомнение в необходимости изучать политэкономию социализма по программам, составленным в ЦК ВКП(б), как это было раньше, поскольку