Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

мировом коммунистическом движении. 15–22 апреля 1964 г. состоялся расширенный пленум ЦК партии, на котором была принята Декларация РРП по вопросам международного рабочего и коммунистического движения. Программный документ, акцентировавший первостепенность национальных, а не интернациональных интересов, не просто уточнял внешнеполитические приоритеты Румынии, но и концептуально оформил ее претензии занять свою особую нишу в «социалистическом лагере»[873]. Если в контексте углублявшегося советско-китайского спора Декларация РРП прочитывалась как попытка занять нейтральную позицию, то в более широком плане она была воспринята (в частности, западными наблюдателями) как обоснование права на неподчинение блоковой дисциплине и давлению с позиций коммунистического глобализма, на отход от общей линии советского блока в случае ее противоречия национальным интересам и, соответственно, как одно из проявлений тенденции к усилению полицентризма в «социалистическом лагере» и мировом коммунистическом движении. В разделе Декларации, который касался принципов экономического сотрудничества, было выражено принципиальное несогласие с планами передать часть функций по управлению национальными экономиками в ведение надгосударственных органов. Тем самым в официальном документе был зафиксирован особый румынский подход к этим проблемам, отчетливо проявившийся уже в предшествующие годы как на сессиях и заседаниях СЭВ, так и в ходе советско-румынских переговоров. Одним из прямых следствий апрельской Декларации явилось принятое в 1964 г. РРП решение полностью прекратить прямые, т. е. минуя партийные органы, контакты между КГБ и Секуритате, а также румынской внешней разведкой. Это вызвало резкие возражения в Москве, однако румынская сторона осталась неколебимой. Это решение, по сути, лишало почвы советскую агентуру не только в силовых структурах PHP, но и в партийно-государственном аппарате[874].

Принятие РРП программного документа, ставшего концептуальной основой ее внешней политики (прежде всего в рамках мирового коммунистического движения), стало предметом обсуждения на Президиуме ЦК КПСС, проходившего, насколько можно судить по сохранившимся обрывочным записям, в довольно спокойной обстановке. 26 мая 1964 г., при подведении итогов поездки Н.С. Хрущёва в Египет был поднят вопрос о необходимости теоретической проработки вопроса о том, что разным странам «может быть придется пройти путь коммунистического национализма», и в этом контексте упомянута Румыния[875]. Можно предполагать, что в этот момент в Кремле довольно близко подошли к пониманию, что разногласия не случайны — в каждой из стран в силу конкретных условий на определенном этапе развития могут усилиться национально-специфические моменты при выборе методов, форм социалистического строительства, и с этим приходится считаться, по возможности, не идя на обострение[876]. Публично выраженная Тито в мае 1962 г. вышеупомянутая готовность вопреки всем разногласиям между СКЮ и КПСС поддержать КПСС в ее противостоянии КПК за лидерство в мировом коммунистическом движении явилась серьезным аргументом в пользу большей терпимости к национал-коммунистическим устремлениям, не несущим в себе угрозу краха коммунистических режимов в тех или иных странах и, что казалось не менее важным, перехода соответствующих стран под полный контроль Запада. Вместе с тем стремление осмыслить истоки возникших разногласий, разумеется, не делало менее актуальной задачу их преодоления. В те же дни, 28 мая 1964 г., на Президиуме ЦК КПСС было принято решение о новых мероприятиях, направленных на улучшение советско-румынских отношений.

Руководство СССР было также озабочено тем, чтобы в момент обострения советско-китайского спора его разногласия с Румынией не привлекали слишком большого внимания на Западе. Об этом свидетельствует, в частности, запись заседания Президиума ЦК КПСС от 4 июня 1964 г.[877]. А.Н. Косыгин (в то время пока еще первый зампред Совмина СССР) в конце мая ездил в Индию на похороны Дж. Неру, где встречался с премьер-министром Великобритании лордом А. Дугласом-Хьюмом. В ходе беседы не удалось обойти стороной вопросы советско-румынских отношений, что вызвало комментарии западных политических экспертов. Через несколько дней, на заседании Президиума ЦК КПСС, руководство СССР отреагировало на тенденциозное отражение в западной прессе этого «семейного спора» в «социалистическом лагере»[878].

Попытки найти объяснение возникшему явлению отнюдь не означали, впрочем, что румынская «схизма», отклонение от общей линии восточного блока, тем более по столь принципиальным вопросам, не заботило Хрущёва. Скорее, наоборот. Это показала его беседа 8 июня 1964 г. с Тито в Ленинграде, куда югославский лидер заехал по приглашению советского руководителя по пути из Финляндии. Как явствует из записи беседы, проблемы советско-румынских отношений заняли в ней центральное место[879].

При всем раздражении Хрущёва, вызванном как особой позицией румын, так и недооценкой ими, по его мнению, роли советского лидера в преодолении сталинского наследия, свертывании деятельности пагубных для экономики Румынии совместных советско-румынских обществ и других народнохозяйственных объектов и, напротив, в содействии наиболее выгодным проектам[880], он также пытался в беседе с Тито дать объяснение натянутым отношениям с Бухарестом в духе состоявшегося незадолго до этого обсуждения вопроса на Президиуме ЦК. По мнению Хрущёва, отнюдь не противоречившему реальности, в условиях разрядки международной напряженности неизменно происходит усиление центробежных тенденций внутри каждого из военно-политических блоков. Так, не только Румыния в составе ОВД, но и Франция в составе НАТО пытается «играть свою игру», упрямо гнуть во внешней политике свою линию, далеко не совпадающую с общей линией всего блока. Больше всего Хрущёва в этом плане беспокоила (особенно после разрыва с компартией Албании) перспектива дальнейшего прокитайского тренда еще одной, причем гораздо более крупной и граничащей с СССР восточноевропейской страны, что свидетельствовало бы об усилении китайских позиций в восточноевропейском «подбрюшье» советской империи за счет ослабления там советского влияния. Кроме того, в свете полученной им информации об обсуждении в ходе румынско-китайских встреч бессарабского вопроса его явно не могло не волновать (и он не скрывал этого от своего собеседника) подспудное оживление территориального спора СССР с соседней социалистической страной, а тем более обнаружившиеся вдруг претензии второй по своему реальному весу коммунистической державы — Китая на роль третейского судьи в этом нежелательном споре. Вообще Хрущёв явно лукавил, когда говорил Тито о том, что социалистическое содружество может обойтись без Румынии. На самом деле он прекрасно понимал, что румынский пример может оказаться заразительным и для других восточноевропейских элит, которые также будут претендовать на большую самостоятельность в отношениях с Москвой, и это усилит разброд в советском лагере и неприемлемый для КПСС полицентризм в мировом коммунистическом движении.

Очевидно, что Хрущёв стремился по максимуму использовать встречу с Тито не только для того, чтобы поделиться с ним своим беспокойством относительно внешней политики Румынии. Зная о том, что румынская коммунистическая элита видела в Югославии позитивный пример социалистической страны, в полной мере учитывающей собственные интересы при выработке внешнеполитического курса, он попросил лидера нейтрального государства повлиять на одного из союзников СССР в интересах укрепления советского блока, и в частности, предостеречь румын от слишком резкого дрейфа