Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

и приводят к острой публичной полемике разногласия между двумя центрами силы в мировом коммунистическом движении — СССР и КНР — по принципиальным вопросам войны и мира, отношений с Западом, стратегии и тактики движения. В этих условиях, объективно расширявших поле для внешнеполитических маневров, всем компартиям мира, включая как СКЮ, представлявший внеблоковую Югославию, так и РРП, пришлось определить свою позицию.

Мнение руководства Югославии представляло тем большую значимость для Москвы, что Югославия, дистанцируясь от СССР, продолжала проводить активную внешнюю политику, выступив в 1961 г. одним из инициаторов Движения неприсоединения, начало которому формально было положено в сентябре 1961 г. на конференции, проведенной именно в Белграде. Последовательно выражавшееся нежелание Югославии вернуться в советский блок, нашедшее отражение и в программе СКЮ, принятой весной 1958 г., сохраняло почву для трений с Москвой, поскольку декларированная югославская модель «самоуправленческого социализма» по-прежнему зачастую воспринималась в мире как некая альтернатива советскому пути, а значит и как определенный вызов руководящей роли КПСС в международном коммунистическом движении и потенциальный источник раскола в нем. Стремясь к нейтрализации идеологического влияния Белграда на страны восточного блока, Москва начала довольно масштабную антиревизионистскую кампанию, что определяется рядом историков как второй по счету, хотя и несоизмеримо меньший по масштабам и значению, советско-югославский конфликт. Критика «югославского ревизионизма» со стороны Москвы была практически константой, постоянно существующим дезинтеграционным фактором между двумя странами на протяжении 1960-х годов. А «совпадение или близость» позиций сторон по основным международным вопросам — платформой для дальнейшего развития сотрудничества между ними. Даже если это «совпадение» на самом деле таковым не являлось — обеим сторонам на переговорах было удобно считать, что по международным вопросам их позиции почти идентичны. Эта установка приносила свои плоды. В начале 1960-х годов в Москве могли с удовлетворением констатировать, что по целому ряду принципиальных вопросов советской внешней политики (проблемы разоружения, германский вопрос) позиция Югославии мало отклонялась от линии СССР, а первые программные заявления Движения неприсоединения[862] дали повод руководству СССР воспринимать его как своего попутчика в борьбе с империализмом.

По мере углубления с начала 1960-х годов советско-китайских противоречий курс на улучшение отношений с Югославией имел для Москвы под собой все больше оснований в силу непримиримого к этому времени отношения Пекина к югославской «ревизионистской» политике. Имело значение, однако, и декларирование Белградом своей принципиальной позиции в связи с разногласиями между двумя крупными коммунистическими державами. 6 мая 1962 г. Тито, выступая в Сплите, однозначно заявил о том, что СКЮ, имея разногласия с КПСС, вместе с тем всецело поддерживает ее по основным пунктам, вызвавшим ее полемику с КПК — отношение к мирному сосуществованию государств с различным общественным строем, проблемы войны и мира, возможности предотвращения войны в современную эпоху. Это не могло не возыметь реакции — Тито дал все основания Москве воспринимать себя в качестве союзника в ее полемике с Пекином. Спустя 10 дней, находясь в Болгарии, Хрущёв в своей речи отметил, что сейчас у СССР сложились с Югославией «нормальные, более того, хорошие отношения»[863]. Если в ноябре 1960 г. представители КПСС, пойдя на компромисс ради сохранения единства движения, согласились под давлением КПК на включение антиюгославских положений в итоговую декларацию международного совещания компартий, то к концу 1962 г. ситуация меняется. Кампания критики югославского ревизионизма в советской прессе, к 1962 г. все более вялая, к концу этого года окончательно сходит на нет. Важную роль здесь сыграл декабрьский визит Тито в СССР. Выступая на сессии Верховного совета СССР, на которую был приглашен и его югославский гость, Хрущёв заявил: «Если исходить из объективных законов, из учения марксизма-ленинизма, то невозможно отрицать, что Югославия является социалистической страной»[864]. Записи заседаний Президиума ЦК КПСС отражают стремление лидеров КПСС, не отрицая существующих разногласий с руководством СКЮ, вместе с тем защитить югославскую сторону от китайских нападок[865]. 10 февраля 1963 г. в открытой дискуссии с идеологами КПК «Правда» отмечала, что в СКЮ и ФНРЮ «происходят положительные процессы в сторону сближения с социалистическим содружеством, с мировым коммунистическим движением».

Руководство РРП в условиях активизации в 1963 г. советско-китайской публичной полемики избрало позицию равноудаленности. При этом, желая увеличить собственный политический вес в мировом коммунистическом движении, Бухарест применил тактику балансирования, используя противоречия между Пекином и Москвой[866]. Это не ускользнуло от внимания Хрущёва, который, впрочем, поначалу еще не склонен был преувеличивать роль разногласий с РРП в свете углублявшегося советско-китайского раскола. 10 июля 1963 г., в канун публикации в «Правде» программного документа — Открытого письма ЦК КПСС партийным организациям, всем коммунистам Советского Союза, в котором была изложена позиция руководства КПСС в споре с китайскими руководителями[867], Хрущёв говорил венгерскому лидеру Я. Кадару: «Мы не придаем особого значения тому, что в вопросах разногласий с китайцами румынские товарищи иногда делали вид, что они не с нами, а против нас. Мы объясняем этот крен тем, что начался известный холодок во взаимоотношениях с Румынией, а дальнейшее уже вытекает из логики борьбы»[868]. В дальнейшем, однако, румынская позиция вызвала большую настороженность в Москве.

Поездка премьер-министра И.Г. Маурера в Пекин в марте 1964 г. была представлена Москве как попытка румынского посредничества в деле нормализации советско-китайских отношений, предпринятая по инициативе самого Бухареста под знаменем восстановления единства мирового коммунистического движения[869]. Румынская делегация ехала в Пекин через СССР, и на обратном пути поделилась с советскими лидерами своими впечатлениями от встреч с руководством КПК[870]. В Москве, однако, с подозрением смотрели на румынское посредничество в условиях крайнего обострения советско-китайского спора, видя в этом не просто желание уклониться от выражения принципиальной позиции, а попытку сидеть на двух стульях и даже склонность действовать по китайской указке. Такое представление усиливалось по мере того, как до советского руководства доходила информация о том, что в ходе румынско-китайских встреч поднимался бессарабский вопрос, по мнению обеих сторон, разрешенный несправедливо: для руководства КПК Бессарабия выступала дежурным примером того, что не только на Дальнем Востоке, но и в Европе Советский Союз обладает землями, на которые он имеет меньше прав, нежели соседние государства[871]. Сам этот крайне нежелательный для советских лидеров факт привлечения внимания к бессарабскому вопросу в ходе китайско-румынских встреч специально обсуждался и на Президиуме ЦК КПСС. Это произошло уже после следующей поездки делегации во главе с Маурером в Пекин, состоявшейся в первой половине осени 1964 г. в связи с 15-летием образования КНР[872].

Стремление Румынии занять равноудаленное положение в связи с советско-китайским спором требовало более четкого обоснования тех принципов, в соответствии с которыми руководство РРП предполагало позиционировать себя в