Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

периодическими и обсуждать на них проблемы, представляющие взаимный интерес, в том числе острые политические вопросы в целях поиска путей их мирного разрешения. По мнению румынской стороны, нахождение более широкой по охвату заинтересованных сторон формы балканского сотрудничества не только позволило бы «растворить» в ней Балканский пакт, поставило бы под вопрос целесообразность его существования, но и ослабило бы влияние НАТО в регионе. В конечном итоге, это способствовало бы преодолению еще сохранявшейся политической конфронтации на Балканах (в письме, адресованном ЦК КПСС, акцент делался на ликвидации очага напряженности у границ социалистического лагеря). При контактах с греческими и турецкими лидерами предполагалось сделать упор на перспективе взаимовыгодных экономических отношений и культурных связей[808]. Отмечалось также, что балканское региональное сотрудничество будет содействовать развитию аналогичных процессов в европейском масштабе и созданию системы общеевропейской безопасности. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что при всей декларируемой приверженности Бухареста внешнеполитической линии Москвы эта инициатива, у истоков которой стоял Г. Преотяса, предвосхитила позднейшую внешнеполитическую доктрину Румынии в той ее части, где делался акцент на внеблоковом сотрудничестве в Европе в интересах безопасности и разоружения[809].

Как явствует из упомянутой записки МИД Румынии в ЦК КПСС, в Бухаресте уделяли особое внимание подключению к своей инициативе Югославии, обладавшей совсем иным статусом и весом на международной арене, нежели советский сателлит — Румыния. По некоторым сведениям, румынское правительство даже обращалось к руководству ФНРЮ с предложением выступить с аналогичной инициативой от своего имени, но получило отказ[810]. Свое несколько прохладное отношение к румынским планам (при признании необходимости более активного экономического и культурного сотрудничества балканских стран) югославы мотивировали прежде всего неурегулированностью конфликта с Албанией. Руководители ФНРЮ считали нецелесообразным созыв общебалканской конференции лидеров государств региона до разрешения наиболее спорных вопросов в двусторонних отношениях между балканскими странами.

Складывается впечатление, что в 1957 г. югославское руководство чувствовало себя так, будто оно уже переросло этот локальный внутрибалканский уровень. После встречи Тито с президентом Египта Г.А. Насером и премьер-министром Индии Д. Неру на Бриони в 1956 г.[811] его амбиции и устремления были направлены уже на организацию более масштабного движения. Белград размышлял о перспективах развития сотрудничества миролюбивых стран по всему миру (прежде всего, учитывая процессы деколонизации, упор делался на азиатские и африканские государства), предпринимал попытки найти третий, внеблоковый путь в системе международных отношений и, тем самым, укрепить позицию Югославии в ООН и других международных организациях как страны-лидера широкого международного движения, выступающей от имени ⅔ человечества. Возможно, югославы предполагали, что интенсификация сотрудничества на Балканах со странами-участницами Варшавского договора (Албания, Болгария, Румыния) и НАТО (Греция, Турция) может негативно сказаться на намерении Белграда возглавить внеблоковое движение стран «третьего мира». К тому же недавний опыт сотрудничества Югославии с Грецией и Турцией в рамках Балканского пакта[812] не был прорывным в плане развития торговых или культурных связей между этими странами. Не удалось добиться и разрешения наиболее спорных вопросов в двусторонних отношениях, например, турецко-греческого конфликта вокруг Кипра.

Отказ делегации СКЮ подписать итоговую декларацию московского совещания хотя и осложнил советско-югославские отношения, но все же не привел к публичной критике Белграда со стороны Москвы. Такая критика была инициирована и развернулась позже, в мае 1958 г., после принятия в апреле на VI съезде СКЮ новой его программы, содержавшей ряд неприемлемых для КПСС положений. Прежде всего речь шла о противопоставлении внеблоковой политики Югославии политике обоих военно-политических блоков, что фактически ставило на одну доску США и СССР, ОВД и НАТО[813].

Новая антиюгославская кампания, конечно, не достигла остроты предыдущей, инициированной Сталиным в 1948 г. В мае 1958 г. установки руководства КПСС, определявшие границы критики СКЮ, были наиболее полно изложены в закрытом письме ЦК КПСС парторганизациям КПСС о советско-югославских отношениях: критика югославского ревизионизма в советской печати «не должна вылиться в крикливую перепалку; не следует размениваться на мелочи, задевать национальные чувства югославов. Критика должна быть принципиальной, аргументированной и вестись в спокойном тоне, не впадая в крайности 1949–1953 гг.»[814]. «Нам надо сделать все, что в наших силах, чтобы не отдать Югославию в империалистический лагерь. Путем воздействия на членов СКЮ, на югославский народ, своей терпеливой товарищеской критикой ошибок руководителей Югославии добиваться исправления их ошибок», — говорил Хрущёв с трибуны майского пленума ЦК КПСС 1958 г.[815]. Руководство румынской компартии, пока еще не желая отклоняться от общей линии восточного блока, подключилось к дежурной критике «ревизионизма» СКЮ, но участвовало в ней опять-таки довольно вяло[816]. Как бы то ни было, эта новая антиюгославская волна не могла не замедлить на несколько лет процесса сближения ФНРЮ и PHP, тем более что в окружении Георгиу-Дежа существовала реальная настороженность в отношении любых внешних веяний (включая югославские), которые могли быть внутри страны интерпретированы в либеральном и реформаторском духе[817].

Однако в те же недели, когда в масштабах всего советского лагеря была развязана новая антиюгославская кампания, произошло событие, которое стало предпосылкой более активной и независимой внешней политики Румынии с оглядкой на югославский пример и опыт: речь идет о выводе советских войск из страны.

Советские военные формирования находились в Румынии (как и в соседней Венгрии) на основании Парижского мирного договора 1947 г., согласно букве этого договора — для поддержания коммуникаций с советской оккупационной зоной в Австрии. С подписанием в мае 1955 г. четырехстороннего государственного договора, восстанавливавшего полный суверенитет Австрии, иностранные войска были из этой страны выведены и, таким образом, перестала действовать юридическая основа для дальнейшего пребывания советских воинских контингентов как в Венгрии, так и в Румынии. Как явствует из источников личного происхождения (широко известных мемуаров Н.С. Хрущёва, воспоминаний некоторых деятелей румынской компартии, в частности, Г. Апостола), уже летом 1955 г., после примирительной поездки Хрущёва в Белград, представители румынской компартии (а конкретно, влиятельный член политбюро ЦК РРП и министр обороны Э. Боднэраш) в ходе неформальных встреч с советскими руководителями осторожно прозондировали мнение официальной Москвы относительно возможного вывода советских войск из Румынии, однако им было указано на несвоевременность подобной инициативы[818]. По итогам поездки в СССР румынской делегации во главе с премьер-министром К. Стойкой вскоре после венгерской революции, 26 ноября – 3 декабря 1956 г., стороны зафиксировали в совместном коммюнике мнение о целесообразности дальнейшего нахождения советских войск в Румынии — напуганное событиями в соседней Венгрии румынское руководство совсем не было готово форсировать решение вопроса[819]. Вернуться к теме сделала возможным внешнеполитическая обстановка, сложившаяся к 1958 г. Причем желание официального Бухареста освободиться от присутствия советских войск на сей раз сопровождалось встречным стремлением Москвы разыграть румынскую карту в своей политике