Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

Эта тактика оправдала себя. Представляется, что желаемый имидж современной Румынии в глазах советской элиты удалось создать. Представление в Москве о Румынии как о стране, где компартия прочно удерживает власть, находит отражение в источниках конца 1950-х и в том числе в отчетах посещавших ее советских делегаций. Например, типичный «литературный генерал», секретарь Союза Писателей СССР, курировавший его Иностранную комиссию, Борис Полевой в своей записке по итогам трехнедельного пребывания в Румынии в августе–сентябре 1959 г., в том числе в дни, когда отмечалось 15-летие ее разрыва с нацистской Германией, отметил, что «Союз писателей Румынии находится в хороших руках, и партийное влияние является в нем преобладающим, хотя, разумеется, эта партийная линия и встречает некоторое скрытое сопротивление у отдельных интеллигентов»[788]. Вообще, многие его румынские собеседники, функционеры разного уровня, если и жаловались на что-то, то прежде всего на то, что советская печать мало пишет о Румынии. Так, в редакции главной партийной газеты Scînteia («Искра») Полевому говорили: в Румынии «немало серьезных людей, которые ежедневно прикладывают строчкомеры[789] к страницам советских газет и разочарованно докладывают о том, что опять Чехословакия, Польша и Венгрия освещены хорошо, а от Румынии отмахнулись коротенькой заметкой». «Может быть это происходит от того, что ваши товарищи спокойны за нас, знают, что руководство в крепких руках и у нас не могут произойти венгерские события?» — пошутил в разговоре с Полевым один журналист[790].

Если такой имидж Румынии в глазах советских эмиссаров и удалось в определенной мере сформировать, то за его созданием просматривалась определенная цель — не только, как уже отмечалось, убедить Москву предоставить Румынии чуть больше свобод как во внутренней, так и во внешней политике, но параллельно начать ограждать страну от представлявших реальную угрозу бесконтрольной власти Дежа и его команды либеральных веяний, усилившихся на волне XX съезда КПСС по всей Восточной Европе и особенно проявившихся в Польше и Венгрии. Напуганные событиями в соседней стране румынские лидеры в конечном итоге сумели воспользоваться ими в интересах укрепления своей власти. Из опасений, что либерализация социализма у некоторых соседей сможет вызвать цепную реакцию в Румынии, Георгиу-Деж и его команда с конца 1956 г. все более целенаправленно создавали механизмы противодействия не только венгерскому и польскому, но также и советскому влиянию — причем нередко под вывеской искоренения последствий культа личности[791]. Венгерские события стали, таким образом, фактором, ускорившим не только формирование более активной внешней политики Румынии, но и создание подобных механизмов. Все это делалось в интересах сохранения прочных властных позиций самого Дежа и доверенных ему лиц, предотвращения угрозы их смещения, как это произошло с лидерами целого ряда стран «народной демократии»[792]. Ведь венгерская революция наглядно показала обоснованность опасений того, что либеральные веяния внутри советского блока могут зайти настолько далеко, что под угрозой окажется сама коммунистическая диктатура[793]. Тем самым был дан второй вслед за XX съездом КПСС серьезный сигнал, заставивший официальный Бухарест начать выстраивать новую модель отношений с Москвой, ограничивающую влияние последней. Именно здесь были заложены корни той политики, которая продолжала набирать силу на последующем этапе развития, в 1960-е годы, и о которой речь впереди.

Кроме того, определенное влияние на румынское руководство в этом смысле оказывал и пример Югославии. Декларацию, подписанную по итогам своего визита в СССР в июне 1956 г., Тито пытался объявить новой основой для отношений между социалистическими странами (в частности, он говорил об этом на встрече с румынскими руководителями летом 1956 г., возвращаясь через Бухарест из СССР[794]), а Э. Кардель называл этот документ «подлинной Magna Carta для всех социалистических и других стран»[795]. Ссылаясь на эту декларацию, югославы делали акцент на принципы уважения суверенитета, равноправия, невмешательства во внутренние дела. Они подчеркивали многообразие форм строительства социализма и констатировали, что политика военных блоков усиливает международную напряженность. Стремление руководства ФНРЮ положить эти принципы в основу двусторонних советско-югославских отношений было неотделимо от его противодействия планам Москвы вовлечь Югославию в восточный блок. Тем самым оно способствовало укреплению роли ФНРЮ в системе международных отношений. А если бы какие-то страны советского блока последовали югославскому примеру, то это автоматически превращало их в союзников и младших партнеров Белграда.

Усилению уже с 1957 г. внешнеполитической активности Бухареста, в частности, на югославском и региональном (балканском) направлениях, дал толчок не столько документ, обнародованный по итогам июньских советско-югославских переговоров, сколько опубликованная в самый разгар венгерской революции, 31 октября 1956 г., Декларация Правительства СССР об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между СССР и другими социалистическими странами. Это программное заявление провозгласило, по крайней мере формально, принципы новых отношений между СССР и странами, находившимися в его сфере влияния. В ней с известной долей самокритики была оценена проводившаяся до XX съезда КПСС (февраль 1956 г.) советская политика в отношении социалистических государств, ущемлявшая принцип равноправия. Была выражена готовность отозвать советников, если их дальнейшее пребывание будет сочтено в самих странах нецелесообразным[796]. Было декларировано также стремление перестроить отношения с другими социалистическими странами на основе подлинного равноправия и, что самое, пожалуй, важное, рассмотреть вопрос о пребывании на территории некоторых стран советских войск: было, в частности, подчеркнуто, что они могут находиться только с согласия правительств соответствующих государств.

Быстрое разочарование Москвы в мирной тактике разрешения венгерского кризиса отнюдь не означало, впрочем, что советское руководство в дальнейшем предпочитало замалчивать этот документ, указывать на его неактуальность и несвоевременность. Такой установки не было, декларация оставалась в силе как программный документ советской политики и нашла отражение в коммюнике, принятых по итогам двусторонних встреч с лидерами социалистических стран, включая приезд в Москву румынской делегации во главе с премьер-министром К. Стойкой в конце ноября – начале декабря 1956 г. В те же самые дни руководство РРП, ссылаясь на октябрьскую Декларацию, выступило с инициативой проведения совещания компартий социалистических стран, на котором можно было бы обсудить насущные внешнеполитические вопросы в условиях осложнения международной обстановки вследствие венгерских событий и конфликта на Суэцком канале[797].

Предложение специально собраться и обсудить положение дел еще не означало отхода от советской линии (такая встреча действительно состоялась в начале января 1957 г. в Будапеште и была посвящена задачам консолидации положения в Венгрии). Однако уже в начале 1957 г. в Москве обратили внимание на первые проявления руководством РРП такого дистанцирования, причем когда дело касалось отнюдь не второстепенных вопросов мирового коммунистического движения и, в частности, на его нежелание