Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

модель социализма…»[429]. При этом «Болгария, достигшая высокой степени развития социализма, нашла классический (читай: советский. — ТВ.) путь решения принципиальных вопросов», в то время как Югославия «отклонилась от этого пути, вносит элементы ревизионизма в международное рабочее и социалистическое движение и в строительство социалистического общества» и, как «желанное наследство», взяла на вооружение националистическо-шовинистические тезисы сербской буржуазии середины XIX в. о гегемонии на Балканах. Прозвучавшие на пленуме признание сотрудничества с Советским Союзом «моделью отношений не только между двумя социалистическими странами, но и между великой державой и малой страной», как и прогноз, что именно София и Белград будут, главным образом, решать вопрос о будущем социализма на Балканах[430], отразили четкое понимание, что «соседям» и впредь предстоит идти разными путями. Критика белградских руководителей за «неправильные позиции» на годы вперед определилась как магистральное для болгарской стороны направление в двусторонних отношениях, окончательно определив судьбу югославской модели в Болгарии.

Глава III

ДЕСТАЛИНИЗАЦИЯ

И ВНЕДРЕНИЕ ЮГОСЛАВСКОГО ОПЫТА РАБОЧЕГО САМОУПРАВЛЕНИЯ В ПОЛЬШЕ

Концепция самоуправления была разработана югославским руководством в 1948–1952 гг. как альтернатива сталинизму. В 1988 г., оглядываясь назад, председатель президиума ЦК Союза коммунистов Югославии С. Шувар свел ее к следующим элементам: отмирание государства с момента прихода к власти пролетариата, отделение рабочей партии от государственного аппарата, развитие товарно-денежных отношений, «которые остаются в течение всего переходного периода от капитализма к коммунизму», контроль со стороны трудящихся за использованием прибавочного продукта и его правильным распределением (поначалу, правда, югославская теория и практика делали упор на прямом распределении прибавочного продукта самими производителями, а не на контроле)[431].

В 1953 г. самоуправление было закреплено в конституции как основа экономической и общественной жизни страны. Тогда же в представительские органы всех уровней была добавлена вторая палата, называвшаяся вечем производителей, а вместо правительств республик и федерации создавались исполнительные веча (в сущности, это была та же советская система, существовавшая до «сталинской» Конституции 1936 г., только с добавлением в представительские органы верхней палаты). Ранее, в 1950 г., управление предприятиями было передано трудовым коллективам, вместо директивного Госплана власть перешла к мерам экономического характера (выборочное инвестирование в зависимости от государственных предпочтений той или иной отрасли), а принудительные закупки с крестьянства отменены вовсе[432]. При этом югославская компартия (переименованная на VI съезде в 1952 г. в Союз коммунистов Югославии) продолжала удерживать полноту власти в своих руках, действуя не только через первичные парторганизации и коммунистов в местных органах власти, но также через Социалистический союз трудового народа Югославии (ССТНЮ), куда включили Союз молодежи, профсоюзы и другие общественные организации. Все прочие партии были при этом запрещены.

В 1956 г. югославский эксперимент привлек к себе внимание многих польских марксистов, искавших после разоблачения культа личности И.В. Сталина новые пути строительства социализма. Интерес к опыту балканской страны проявился практически сразу после доклада Н.С. Хрущёва на XX съезде КПСС, что говорило о внутренней готовности части партийного интеллигенции Польши к решительным переменам. Эта готовность проистекала из того, что именно польские коммунисты, как и народ в целом, были одной из главных жертв сталинских репрессий. «Польская операция» НКВД была самой массовой в череде национальных операций советской карательной системы[433], а польская Компартия оказалась единственной, распущенной целиком во время Большого террора. Поэтому немало сотрудников руководящих органов в ПНР либо прошли через сталинские лагеря, либо имели репрессированных в СССР соратников и друзей. В силу этого среди польских коммунистов было распространено горькое чувство несправедливости, допущенной Сталиным по отношению к ним. Характерно, что даже такой «обер-сталинист» как Б. Берут, возглавлявший страну в 1948–1956 гг., не стал затягивать дело с реабилитацией Компартии Польши после смерти Сталина и уже в декабре 1954 г. по поручению всего Политбюро обратился с соответствующим письмом к Н.С. Хрущёву. XX съезд КПСС в феврале 1956 г. снял все политические обвинения с КПП, о чем было сообщено как в «Правде», так и в «Трыбуне люду» — официальном органе Польской объединенной рабочей партии (ПОРП)[434].

Кроме КПСС только ПОРП из всех правящих партий стран соцлагеря отважилась публично обсуждать сталинизм[435]. Причем, эта критика прозвучала еще до того, как в Польше узнали о содержании знаменитого доклада Хрущёва. Уже 3–4 марта 1956 г. на собрании центрального партийного актива, состоявшемся в отсутствие больного Берута, целый ряд выступавших обрушились с разнообразными обвинениями в адрес членов Политбюро ЦК ПОРП, а глава варшавской парторганизации С. Сташевский, имевший за плечами 8-летнее заключение в лагере под Магаданом, заявил, что «бериевщина» явилась прямым следствием сталинских порядков, и призвал реабилитировать всех коммунистов. 10 марта без согласования с ЦК ПОРП «Трыбуна люду», руководимая одним из «молодых секретарей» В. Матвиным, опубликовала статью, озаглавленную точно так же, как и доклад Хрущёва на съезде: «О культе личности и его последствиях». Матвин за свою «самодеятельность» поплатился должностью, но это не помогло остановить лавину, тем более что 12 марта в Москве умер Берут, и в польском ЦК началась борьба за власть.

В борьбе этой стороны прибегали к аргументам как идеологического характера, споря о путях дальнейшего строительства социализма, так и к доводам более приземленным, выпячивая национальное происхождение своих оппонентов: один из претендентов на «наследство» Берута 3. Новак не уставал напоминать о еврейских корнях члена Политбюро Р. Замбровского, а позже, на VII пленуме ЦК в июле 1956 г., поставил вопрос о сокращении числа евреев на руководящих постах[436].

Тема была не нова. В сущности, она перекочевала в Народную Польшу из довоенных времен, когда в стране проживала крупнейшая в мире еврейская диаспора, на которую косо смотрели поляки, подозревая ее в равнодушии к судьбе Польши и изменнических настроениях, в частности, в поддержке финансируемой из Москвы Компартии (пресловутый штамп «жидо-коммуны»). Польские евреи постоянно жили как на вулкане, опасаясь то погромов, то экономических репрессий, то депортации за границу. Нацистская оккупация не только породила Холокост, но и спровоцировала волну расправ и доносительства со стороны поляков, что навсегда отпечаталось в сознании польских евреев, заставляя их подозревать в любом напоминании о национальности прелюдию к новым репрессиям.

Поэтому, когда после смерти Б. Берута часть членов ЦК попыталась в карьерных целях разыграть карту национального происхождения своих коллег, те мгновенно консолидировались. Произошел раскол правящей элиты на польскую часть (прозванную «натолинской» в честь района Варшавы, в одном из особняков которой происходили их встречи) и еврейскую (названную «пулавской» в честь улицы, где многие из них проживали). Ситуация для польских чиновников-евреев сложилась в высшей мере тревожная. Курс на антисемитскую чистку в партийно-государственном аппарате поддерживали не только широкие слои населения, особенно среди