Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

этим, и знаменитый ботинок, которым Хрущёв стучал по трибуне на XV сессии ООН. (Этот неприятный для престижа СССР эпизод Живков на встрече с журналистами охарактеризовал как малозначительный, поскольку «главное и существенное [состояло] в том, что [Хрущёв] правильно проводил эту (внешнеполитическую. — Т. В.) линию»)[393]. На вопрос болгар — почему до настоящего момента не говорится о заслугах товарища Хрущёва? — последовал откровенный ответ советских руководителей: говорить о заслугах нецелесообразно, прежде всего, по соображениям внутреннего характера — заслуги есть, а товаров в магазинах нет. Но болгар заверили, что на предстоящем партийном форуме — пленуме или съезде — предполагается сказать о заслугах Хрущёва, в первую очередь, о «большой смелости» в проведении внешнеполитического курса и «гибкости» действий в сложные моменты. Информируя журналистов, Живков упомянул и об отрицательном отношении к отставке Хрущёва китайского руководства, хотя оно считало его «самым опасным ревизионистом современности»[394].

Оценки, прозвучавшие в Москве, открыли перед Живковым возможность для более определенных заявлений «по Хрущёву». Он, в частности, подчеркнул заботу и внимание советского руководителя к болгарским делам: «Не было случая, когда на наши обращения товарищ Хрущёв ответил бы отказом…За 20 лет мы получили столько [кредитов], сколько сейчас получаем за пять. Иногда он сам предлагал нам помощь…За всё это мы должны быть благодарны!». Подтвердив прежние высокие оценки сотрудничества с СССР (напомню, что на XXI съезде КПСС (январь–февраль 1959 г.) Живков констатировал, что «во все поры нашего народного хозяйства и культуры проникают живительные соки братской советской помощи»[395]) и увязав их с именем Хрущёва, Живков не удержался и от проявления личных чувств: «Я находился под большим обаянием товарища Хрущёва, перенял многие его методы и стиль работы, они оказали на меня влияние. Товарищ Хрущёв — народный талант»[396].

С учетом темы нашего исследования крайне важно, что Живков большое внимание уделил таким ключевым вопросам, как экономика и реорганизация партийного и государственного аппарата. Он, в частности, в критическом плане отметил, что непростые вопросы взаимоотношений внутри «социалистического лагеря» Хрущёв рассчитывал решать «агитацией», а надо было действовать экономическими средствами. Живков явно подразумевал, что рост эффективности социалистической экономики явился бы лучшим агитатором. Важно, что он особо выделил трудности планирования: сославшись на болгарский опыт, отметил, что при его (планирования. — Т. В.) нынешней системе составить «максимально реальный план» крайне сложно. Вспомнил он и о размышлениях советских экономистов, поднявших в печати вопросы о «несостоятельности и недугах нынешней системы планирования». По словам Живкова, до понимания важности поставленных жизнью проблем Хрущёв, якобы, «не дошел», а экономистов попросту «удушили»[397]. Очевидно, что имелись в виду опубликованная в сентябре 1962 г. в Правде статья харьковского экономиста Е.Г. Либермана «План. Прибыль. Премия» и развернувшаяся в СССР экономическая дискуссия[398]. Вместе с тем Живков отметил, что в Советском Союзе всё же начался «эксперимент» на основе некоторых предложений экономистов, но «дело провалилось», поскольку осуществляли его не убежденные в своей правоте люди. Живков утверждал, что и он сам, и руководители ГДР и Чехословакии осознавали необходимость хозяйственных реформ: «…Видели, что так (управлять экономикой по-старому. — Т. В.) нельзя, — заявил он. — И у нас началась разработка новой системы и новых методов планирования и руководства экономикой. А Советский Союз, который был первым, остался на последнем месте»[399]. Это отставание Живков связал и с хрущёвским упором на «роль палки» в управлении экономикой, о чем советский лидер якобы неоднократно упоминал в беседах с болгарскими руководителями. «Не может палка быть нашим методом, — подчеркнул Живков. — ее можно использовать время от времени, но она не может быть нашим [постоянным] методом…»[400]. Показательно, что этот вопрос Живков связал с необходимостью творческого применения марксистско-ленинского учения, которое при всём его «великом» значении «не может дать ответ на все вопросы во все времена». При этом, решительно подчеркнув, что «никто не может монополизировать вопросы в области теории», Живков высказался против навешивания политических ярлыков, обвинений в ревизионизме и догматизме, за свободу дискуссий. Правда, свободу он фактически предложил ограничить: дискутировать «на основе марксистской эстетики», социалистического реализма и запрета на прямое следование буржуазной идеологии[401]. Тем не менее, данные пассажи выступления указывали на определенный оценочный крен болгарского лидера, который, на мой взгляд, можно трактовать и как реверанс в югославскую сторону.

На это, думается, указывали и рассуждения Живкова о тесной связи проблемы планирования с демократией. Задача, подчеркнул он, заключалась в обеспечении действительного участия людей в управлении экономикой и, следовательно, страной, что создаст условия для развития демократии снизу. В настоящее время, признал Живков, «наша демократия, говорю грубо, …есть в значительной степени демократия сверху. Она гарантирована мероприятиями сверху»[402].

К тому времени болгарскому эксперименту по организации новой системы планирования и руководства народным хозяйством шел уже второй год. На встрече с представителями СМИ Живков сообщил, что связанные с экспериментом вопросы в открытой печати «по некоторым соображениям» не обсуждались, но пообещал, что в наступающем году ему будет придан публичный характер и развернута дискуссия в печати[403]. Можно предположить, что причины такой закрытости объяснялись противостоянием в болгарском руководстве «рыночников» и «централистов»[404], вследствие чего следовало дождаться хотя бы первых результатов эксперимента. Но не менее важным было и отношение Москвы к хозяйственным реформам.

В советских высших эшелонах власти мнение о функционировании хозяйственного механизма в СССР не было единым. Вопрос ставился остро, но обще: нужно его реформировать или нет? Какой-либо внятной идейно-политической платформы преобразований у бывших соратников Хрущёва, включая и нового лидера Брежнева, не было. Вместе с тем критикуемый Живковым Хрущёв инициировал создание в начале 1962 г. Государственно-экономического совета при правительстве с целью разработки новых идей по совершенствованию хозяйственного механизма, а, следовательно, и социализма в целом. В августе 1964 г., то есть за два месяца до своей отставки, Хрущёв дал «добро» на экспериментальное испытание системы хозяйствования на основе идей Либермана (сохранение централизованного планирования лишь для немногих важнейших производств; ограничение его в остальных случаях несколькими главными показателями при одновременной передаче предприятиям реальных полномочий и права хозяйственной инициативы; оценка деятельности предприятий по их доходности; начисление премий в зависимости от прибыли, а не по выполнению плана; использование части прибыли для расширения и модернизации производства и культурно-бытовой сферы)[405]. В новой системе явно просматривались элементы югославской модели. Уже первые мероприятия в швейной отрасли — на московской фабрике «Большевичка» и горьковском производственном объединении «Маяк» дали положительные результаты: были перевыполнены планы производства, реализации продукции и прибыли. Но Живков об этом умолчал.

На указанной встрече болгарского лидера с