Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

и симпатии китайцев к Червенкову, выразившиеся в том, что Пекин, якобы, в известной степени «направлял» болгарского руководителя, в частности, в отношении «большого скачка»…[378]. Живков суммировал эти обвинения в заключительном слове, добавив от себя неправомерное признание Червенковым Пекина «центром творческой теоретической мысли», приписывание китайскому руководству заслуг в развитии теории перманентной революции, в «правильном прочтении Ленина и его теоретических установок».

Сделав Червенкова «козлом отпущения» за провал «большого скачка»[379], Живков этим не ограничился. Обвинения в «дошедшей до края» централизации руководства страной, следствием чего явились процветание бюрократизма и узковедомственный подход к решению проблем, порочные методы работы с кадрами и значительные недостатки планирования[380], фактически отразили недостатки действовавшей модели, которые критиковали и от которых изначально стремились избавиться у себя югославы. Точку в «деле» Червенкова поставил VIII съезд БКП (ноябрь 1962 г.), исключивший его из партии.

Традиционно сверяя свои часы с Москвой, провозгласившей курс на создание «материально-технической базы коммунизма» и призвавшей союзников по восточному блоку следовать ее примеру[381], болгарское руководство весной 1963 г. начало эксперимент по разработке и введению «новой системы руководства и планирования народного хозяйства». Тон в нем задавал сам Живков. При этом он ориентировался и на попытки чехословацкого руководства найти выход из охватившего общество кризиса. Специально созданные в то время в Чехословацкой академии наук междисциплинарные исследовательские коллективы приступили к выработке теоретического обоснования назревших перемен и конкретных шагов в политике и экономике, но в рамках действующей системы. К этой работе были привлечены ведущие социологи, юристы, философы, экономисты — Радован Рихта, Зденек Млынарж, Петр Питгарт, Павел Махонин, Ота Шик и др.[382]. К разработкам Шика, по воспоминаниям политического советника Живкова Костадина Чакырова, его шеф проявлял немалый интерес[383].

В Болгарии над разработкой новой системы трудилась специальная комиссия во главе с Гришей Филиповым — единственным экономистом в ближайшем окружении Живкова, которому тот безоговорочно доверял. По сведениям советского посольства, полученным от «болгарских товарищей», Филипов был сторонником югославских преобразований в народном хозяйстве и одновременно считался «болгарским Отой Шиком»[384]. Как пишет И. Марчева, у истоков болгарской реформы стояли, кроме Филипова, Давид Давидов, Евгений Христов, Георгий Петров — сравнительно молодые, высокообразованные кадры; большинство из них — доценты, кандидаты наук; все они, хотя учились или защищали диссертации в СССР, являлись «рыночниками»[385]. Однако впоследствии реформаторские представления Живкова и некоторых его сторонников-экономистов претерпели изменения, о чем будет сказано ниже.

Неожиданная и скоропалительная отставка Хрущёва в октябре 1964 г. была воспринята в странах восточного блока по-разному. В Польше, например, испытывали облегчение, объяснявшееся расхождениями Гомулки с советским лидером по ряду вопросов международной политики, прежде всего, по германской проблеме. Позиция Хрущёва претерпела к тому времени существенные изменения: отказавшись от политики «двух Германий» (за это, напомним, в июле 1953 г. был обвинен в «буржуазном перерождении» Берия), Хрущёв допускал возможность соглашения СССР и ФРГ на основе нейтралитета и объединения Германии. Польский лидер считал эту позицию вероломной[386]. На Балканах особую обеспокоенность в связи с отставкой Хрущёва проявляли югославы и болгары. Для Тито и его окружения советский лидер являлся гарантом процесса нормализации и недопущения превращения СКЮ и Югославии в разменную монету в ходе урегулирования отношений между СССР и Китаем[387]. В Белграде критически был воспринят и способ отстранения Хрущёва «соратниками», фактически осуществившими заговор против своего руководителя.

Высший болгарский эшелон в очередной раз оказался в сложном положении: ведь именно с Хрущёвым болгары, прежде всего Живков, связывали отзывчивость Москвы на неоднократные обращения за помощью и надежду на реализацию идеи политического и экономического сближения Болгарии с СССР. Всего за несколько месяцев до отставки советского лидера, в феврале 1964 г., в Москве болгарская партийно-правительственная делегация в благоприятном, как считалось, для себя ключе обсуждала с Хрущёвым перспективы создания будущей конфедерации двух государств. Итоги визита, как и позиция советского руководителя, получили единодушное одобрение на пленуме ЦК БКП 26 февраля 1964 г.[388]. Но уже 19 октября очередной пленум рассматривал вопрос о том, как сообщить партии и народу о переменах в руководстве КПСС. Болгары не просто отставали от других европейских компартий, выступивших со специальными заявлениями, а явно испытывали растерянность. Предложенные отдельными участниками пленума объяснения отставки Хрущёва «по состоянию здоровья» («страшная жестокая болезнь — атеросклероз») и по причине преклонного возраста были отклонены как неубедительные. Акцент решено было сделать на нарушениях основных ленинских принципов руководства. Интересно, что в прениях в осторожной форме прозвучал упрек в адрес «советских товарищей», позволивших Хрущёву «надеть на себя культовскую рубашку» (Раденко Видинский), а также прямой намек на Живкова: «Все мы знали Хрущёва, а некоторые даже целовались с ним» (Марин Грашнов). Показательна молниеносная реакция Живкова: «Мы будем целоваться и с нынешними руководителями!»[389]. Понятна непроизнесенная концовка этой фразы — «если это будет необходимо для решения насущных политических и хозяйственных задач». В дальнейшем такой прагматичный подход Живкова подтвердился в полной мере.

Проявившиеся на пленуме отдельные попытки объяснить «случай» с Хрущёвым непреодоленным страхом, «насажденным в стране Сталиным и его кликой», вызвали недовольство Живкова. «Случай Хрущёва — не сталинский случай. Это разные вещи», — подчеркнул он, напомнив о репрессивной политике сталинского режима[390]. На наш взгляд, категоричность Живкова отчасти объясняется прозвучавшим на пленуме замечанием, что и в БКП еще не преодолен страх перед культом личности [Червенкова]. Вряд ли оно могло ласкать слух болгарского лидера.

В конечном счете, заявив о полном одобрении решений октябрьского пленума ЦК КПСС и твердом намерении БКП продолжать курс на дальнейшее сближение Болгарии и Советского Союза, болгарское руководство, тем не менее, единственное из всех компартий Восточной Европы, в заявлении об отставке Хрущёва не нашло ни одного доброго слова в адрес в одночасье ставшего опальным лидера[391]. Скорее всего, осторожные болгарские руководители ждали более определенного сигнала из советской столицы.

И, судя по всему, он был получен во время визита в Москву болгарской делегации в связи с празднованием очередной, 47-й, годовщины Октябрьской революции. Выступая перед руководителями болгарских СМИ 2 декабря 1964 г., Живков сообщил, что на встрече с Л.И. Брежневым члены делегации узнали кое-какие подробности в связи с отставкой Хрущёва. Говорилось, в частности, что в последний год своего руководства он стал неузнаваем, вносил «странные и противоречивые предложения» (например, ликвидировать АН СССР[392]), препятствовал устранению допущенных ошибок. Одно из прозвучавших в Москве объяснений отставки, кстати, было связано с ухудшением здоровья («сердце крепкое, но сильно нарушено мозговое кровообращение», вследствие чего не мог в нужной мере контролировать свое поведение). Припомнился, в связи с