Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

отметил, что съезд скорректировал позицию об отношении к опыту СССР и других социалистических стран по руководству хозяйством: югославы отказались от жесткого противопоставления[358]. Хотя посол не назвал причин такой корректировки, но можно предположить, что сказалось влияние речи Тито на открытии электростанции в македонском селе Маврово 27 мая 1957 г. Подчеркивая желание развивать отношения с восточноевропейскими странами, обмениваться опытом, Тито заявил: «Мы имеем много общего. Они строят социализм своим способом, а мы — своим. Всё положительное у них, что мы можем использовать, возьмем обеими руками, и наоборот. Нет причин ссориться, мы должны искать как можно больше таких элементов, которые нас связывают…»[359].

На дальнейшее развитие отношений с Югославией сильное влияние оказали попытки советского руководства преодолеть кризис в международном коммунистическом движении, возникший в результате «десталинизации» в СССР и «прерванной революции» в Венгрии. Состоявшиеся в ноябре 1957 г. в Москве «узкое» (представителей компартий социалистических стран) и «широкое» (64-х коммунистических и рабочих партий) совещания и принятые на них документы отразили тактический успех КПСС в налаживании многостороннего сотрудничества компартий после упразднения Коминформа[360]. Однако замысел устроителей решить «югославский вопрос», притянув «титовскую» Югославию к советскому блоку, реализовать не удалось. Более того, спустя всего несколько месяцев, весной 1958 г., начался следующий этап антиюгославской кампании в контексте развертывания широкого коммунистического фронта борьбы с ревизионизмом в международном масштабе. Поводом стала принятая на VII съезде СКЮ (апрель 1958 г.) новая программа партии, проект которой был предварительно разослан югославами в страны «социалистического лагеря».

Программа отражала основные подходы югославского руководства к широкому комплексу проблем — от социально-экономических и политических характеристик и оценок состояния современного мира до принципов югославской общественной системы и роли СКЮ и других социально-политических организаций страны. Документ включал прежние концепции об «отмирании государства», связав начало этого процесса с созданием в 1950 г. рабочих советов. Аккуратно упоминалось и о возможности отмирания партии по мере развития и параллельно с «объективным процессом устранения социальных антагонизмов». Но в установочном докладе на съезде Кардель, взявший на себя труд подробно прокомментировать основные положения программы, отметил необходимость «непосредственного влияния» партии на ключевые позиции в системе власти, обеспечивающие политическую стабильность в обществе и более свободное развитие социализма. Такой подход слабо коррелировал с возможной перспективой «отмирания партии», что отразило определенную двойственность и даже внутреннюю противоречивость отдельных принципов «самоуправленческого социализма». В экономической сфере намечалась задача «преодоления остатков государственного капитализма». (Это определение по-прежнему использовалось и для характеристики советского общественного строя, при котором в роли «капиталиста», то есть эксплуататора тружеников, выступал государственный аппарат). Целью провозглашалось превращение всего сообщества в «сообщество производителей», в результате чего считалось возможным достичь социализма. Понятно, что подобные положения программы вызвали в «социалистическом лагере» острое неприятие: на них был навешен ярлык «ревизионистских».

Болгария активно включилась в процесс разоблачения «югославского ревизионизма». На пленуме ЦК БКП 11 апреля 1958 г. делегатам сообщили, что болгарское руководство согласовало с Москвой свою позицию по вопросу о новой программе югославских коммунистов[361]. В ноябре 1960 г. на следующем большом совещании коммунистических партий в Москве именно критика «югославского ревизионизма» стала объединяющим фактором, позволившим несколько отсрочить открытый раскол между КПСС и КПК[362], каждая из которых претендовала на роль центра мирового коммунистического движения. Однако Пекин и Москва, скорее, имитировали единство: серьезные расхождения с советским руководством по проблемам мирного сосуществования, сущности империализма и «мирного перехода» к социализму привели к оформлению в Пекине позиции «в защиту ленинизма». В начале марта 1960 г., то есть на этапе подготовки московского совещания, руководство КПК приняло решение открыто критиковать «югославский современный ревизионизм». При этом Мао Цзедун, имея в виду визит Хрущёва в США в 1959 г. («дух Кемп-Дэвида» как якобы относительно благоприятная политико-психологическая возможность продуктивного диалога двух сверхдержав), не мог соглашаться и с «оппортунизмом» советского лидера[363]. Правда, под влиянием жесткой позиции Хрущёва в инциденте с американским самолетом У–2[364], после которого советский руководитель потребовал личного извинения у президента Дуайта Эйзенхауэра, Мао Цзедун сменил гнев на милость и объявил Хрущёва, хотя и временно, ревизионистом «наполовину»[365]. Болгары на совещании активно поддержали советскую сторону. 2 ноября 1960 г., сообщая о московской встрече на пленуме ЦК БКП, Живков отметил, что по сектантам-догматикам в ряде «братских» партий был нанесен сильный удар, что совещание закончилось «полным провалом попыток международного ревизионизма, прежде всего югославских ревизионистов, отклонить компартии от принципов марксизма-ленинизма», что «ревизионизм идейно разгромлен»[366]. Живков ограничился голословным утверждением: каких-либо доказательств того, что югославы в то время реально такие попытки осуществляли, он не привел. Характерно, что, критикуя югославов, болгары одновременно заступились за них, блокировав предложение китайской и албанской делегаций констатировать в заявлении, что Югославия уже пошла по пути капитализма. «Мы не согласны с их [югославов] ревизионистской теорией, никогда не согласимся с отступлением от марксизма-ленинизма, с их путаными теориями по сельскому хозяйству, но [признать] капитализм в Югославии неправильно. Другое дело, что у них [югославов] свои специфические методы и пр., которые мы не одобряем», — подытожил Живков[367].

Категоричные оценки, дававшиеся болгарским руководством от имени компартии югославским «ревизионистам», вовсе не были единодушными, а реакция на критику «соседей» безоговорочно однозначной. У определенной части болгарских коммунистов возникало ощущение правоты Тито, моральной победы Белграда, подкрепленной роспуском Коминформа в апреле 1956 г. На фоне экономических сложностей в болгарской экономике и начавшегося в конце 1950-х гг. промышленного подъема в Югославии притягательность идеи «национальных путей» к новому общественному строю, выражением которой стал «югославский социализм», равно как и критические настроения в отношении собственного руководства усилились, рождая надежды на возможность «улучшения» режима.

Эти обстоятельства, наряду с неоднозначным восприятием советского опыта десталинизации в международном коммунистическом движении, способствовавшей, в частности, осложнению отношений между Москвой и Пекином, обусловили особую чувствительность болгарского руководства к проявлению любого рода «групповщины», подкрепляли установку на необходимость сплочения вокруг «линии партии». На этой волне возникло «дело» так называемой группы Куфарджиева.

Сверяя часы с Москвой: югославская модель в условиях «живковизма»

1 июня 1960 г. в ЦК БКП поступило письмо с критикой политики Живкова и его окружения и требованием обсуждения их деятельности на партийном форуме. Письмо было анонимным, но органы госбезопасности быстро вычислили его авторов. Ими оказались члены группы во главе с секретарем Центрального совета профсоюзов Николой Куфарджиевым и заведующим кафедрой политэкономии Высшего финансово-экономического института в г. Свиштове Бенжаменом Вароном. Руководители и остальные члены группы — журналисты Георгий Милев и Веселин Дашин (последний — сотрудник журнала Болгаро-советская дружба), директор филиала «Вторсырья» в г. Пловдиве Христо Проданов, начальник окружного управления промышленности Иван Дионисиев, полковник запаса Илия Гатев —