Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

государственной линии. Авторы документа с удовлетворением констатировали, что югославская сторона сделала «шаг вперед к сближению с социалистическим лагерем». Принципиальный характер имел вывод о том, что ряд «нововведений» не мешает стране развиваться по пути строительства социализма. Вместе с тем письмо содержало подробное изложение тех «немарксистских взглядов» по коренным вопросам марксизма-ленинизма, которые составляли теоретическую основу югославской модели. Они касались руководящей роли компартии, вопросов революции и диктатуры пролетариата, роли государства в переходный к социализму период, отношений между двумя «лагерями», между коммунистами и социал-демократами, оценок общественного строя в СССР и странах народной демократии. Отдельные решения VI съезда СКЮ (1952 г.) и, в том числе, высказывания Карделя были охарактеризованы в письме как «серьезное отступление от марксизма-ленинизма». Особое отторжение вызвали в Москве прозвучавший на VI съезде тезис о «дистанцировании партии от политической власти и оперативного руководства» и прочитанная Карделем в ноябре 1954 г. в Осло перед норвежскими социал-демократами лекция «Социалистическая демократия в югославской практике». Обоснование Карделем возможности эволюционного перехода к социализму в развитых капиталистических странах посредством классической европейской буржуазной демократии советская сторона расценила как реставрацию антимарксистских, антинаучных взглядов Бернштейна, Каутского и прочих, наносящую ущерб рабочему движению[332].

В письме указывалось на сделанное Тито в ходе переговоров принципиальное уточнение об «особом понимании» югославами некоторых положений марксизма-ленинизма, приверженцами которого они остаются. Тито также взял под защиту Карделя, объяснив многие его высказывания обстановкой разрыва: «сейчас Кардель так бы не писал…». А вот другого своего единомышленника, правда, теперь уже бывшего, — Джиласа, Тито не пощадил: его «дело» охарактеризовал как фактическую попытку Запада осуществить в стране государственный переворот[333].

Что касается налаживания контактов по партийной линии, то советская сторона ориентировала болгарских коммунистов на постепенность шагов в этом направлении, требующих «немало времени, спокойствия и терпения», на отказ от давления извне. Москва считала возможным «с большим терпением и тактом побудить самих югославских руководителей исправить свою линию, усилить марксистско-ленинское влияние в рядах СКЮ и ослабить влияние капиталистического Запада в Югославии»[334].

Советской стороне, безусловно, импонировало предложение Тито «поставить крест и не копаться в прошлом, чтобы постепенно улучшить отношения между партиями». Вместе с тем югославский лидер был убежден, что спешить с установлением прямых связей между КПСС и СКЮ не следовало, что необходимо тщательно подготовить партию и народ к столь резкому повороту Для югославов, несомненно, важным аргументом являлось сохранение экономических отношений с Западом[335].

В связи с нормализацией актуализировался вопрос о конкретных политических лицах, способных возглавить этот процесс в странах «социалистического лагеря». В Болгарии это, в первую очередь, коснулось Червенкова — убежденного сталиниста, внесшего к тому же немалую лепту в обострение двусторонних отношений. Такая фигура не могла устроить югославов, хотя Тито никогда не выступал с открытой критикой болгарского руководителя, что, скажем, позволял себе в отношении Матьяша Ракоши. Позднее, правда, Хрущёв писал, что Тито настаивал на смещении Червенкова в подтверждение доброй воли Москвы порвать со сталинистским прошлым[336]. Однако до поры до времени положение в болгарских «верхах» оставалось стабильным, хотя на политическом небосклоне все определеннее восходила звезда Тодора Живкова[337].

Оказавшись перед необходимостью в очередной раз скорректировать политический курс, болгарская сторона уже через две недели после визита Хрущёва в Софию подготовила пакет предложений по активизации связей с Югославией. Во главу угла было поставлено налаживание широкого двустороннего сотрудничества в общественно-политической, хозяйственной, спортивной и культурной сферах. На партийном уровне специально был рассмотрен вопрос о развитии отношений с участницами Балканского пакта — Грецией, Турцией и Югославией. В отношении последней заседание Политбюро ЦК БКП 2 июля 1955 г. сформулировало новую принципиальную установку — прекратить мероприятия, «естественные для наших отношений с капиталистическими странами», и выстраивать отношения с Югославией «как с [другими] народно-демократическими странами»[338].

Зримым итогом очередного зигзага явилась небывалая активизация двусторонних экономических и культурных связей: за короткое время было заключено 34 договора и соглашения. В одном из материалов советского посольства в Софии отмечалось, что болгары отбросили прежнюю осторожность и стремятся выйти за рамки официальной нормализации, установить отношения дружбы и сотрудничества[339].

Эти настроения подпитывались продолжавшейся нормализацией советско-югославских отношений. 20 июня 1956 г. стороны подписали в Москве новый документ, в котором были закреплены все выгодные югославам констатации упомянутой выше Белградской декларации 1955 г.[340]. Согласиться с компромиссным содержанием советскому руководству было нелегко еще и потому, что к тому времени проявился интерес к югославской модели со стороны ряда европейских компартий, в том числе и из «социалистического лагеря». Разразившиеся в июне и октябре 1956 г. социально-политические кризисы в Польше и Венгрии обострили внимание к югославскому опыту: поляки и венгры «взахлеб обсуждали необходимость введения рабочих советов», а также и другие элементы из арсенала «самоуправленческого социализма». В критике советской модели с югославами солидаризировался лидер итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти, открыто указавший на «бюрократическое перерождение», ставшее причиной пороков системы[341].

В «братских» партиях вновь оживились былые представления о «национальных путях» к социализму. Однако болгарское руководство на пленуме ЦК БКП 31 октября 1956 г., в разгар венгерского кризиса, осудило подобные настроения, возложив ответственность за них на югославов. В адрес КПЮ прозвучали обвинения в популяризации своей модели, в поддержке «гнилых элементов, которым стало тесно в рамках марксистско-ленинской теории» и которые «вступили на этот своеобразный и неизвестно какой путь»[342].

На пленуме были рассмотрены также и итоги пребывания болгарской парламентской делегации в Белграде[343]. Осенью 1956 г. она более двух недель находилась с ответным визитом в Югославии (делегация Союзной народной скупщины посетила Софию в дни апрельского пленума ЦК БКП). Тот факт, что болгарскую делегацию возглавлял партийный лидер Тодор Живков, историк Евгения Калинова справедливо трактует, как намерение болгар придать визиту характер «партийной встречи», попытку возобновить прямую связь между БКП и СКЮ. Парламентские контакты в данном случае служили своего рода «ширмой»[344]. Сам Живков в докладе на пленуме отметил, что «партийная делегация» (Тодор Живков, Георгий Чанков, Рубен Аврамов, Димитр Дичев) являлась «частью» парламентской и что по поручению ЦК БКП она провела переговоры с целью установить контакт с СКЮ. Беседы, по словам Живкова, велись не дипломатическим, а «партийным языком» (то есть, надо полагать, были достаточно откровенными. — Т. В.) и отразили взаимное желание сторон прийти к взаимопониманию и установить связи между БКП и СКЮ. При этом, вероятно, стороны стремились не обострять некоторые принципиальные различия позиций. «Дискуссию мы не развили, — сообщил Живков. — Это было бы лишним во время первой встречи по партийной линии»[345].

На пленуме впервые партийная аудитория услышала и могла в подробностях ознакомиться (стенографические