Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

официозе — газете Борба («Борьба»). Вместе с тем завершение «дела» боевого соратника Тито Джиласа, снятого в январе 1954 г. со всех руководящих постов за критику реального социализма и сложившегося в стране режима, казалось, позволяло рассчитывать на потепление отношений с Москвой. Белград, лавируя между двумя блоками, приступил к активизации контактов с СССР и социалистическими странами. На болгарском направлении были ослаблены пропагандистские кампании, осенью 1954 г. прекратилось издание печатных органов политэмиграции, поддержана просьба Болгарии о принятии ее в ООН, заключены соглашения с болгарской стороной по урегулированию пограничных инцидентов и пр.

Советское руководство предпочло «не заметить» публикацию в Борбе и 31 мая приняло решение направить в ЦК СКЮ письмо с предложением нормализовать отношения не только по государственной, но и по партийной линии. «Козлами отпущения» в советско-югославском конфликте авторы письма «назначили» Берию и Джиласа[310].

София оказалась в крайне трудной ситуации. Дополнительно осложнял ее македонский вопрос, вследствие чего болгарская сторона приняла решение обходить его при контактах с балканской «соседкой». В целом во второй половине 1954 г. политика Болгарии в отношении Югославии продолжала оставаться двунаправленной. По решению Политбюро от 15 октября в качестве ответного шага навстречу Белграду были прекращены издание газеты югославской политэмиграции Hanpéd («Вперёд») и все мероприятия по спецоперациям «Звезда» и «Стрела»[311], а также враждебные выпады в радиопередачах на Югославию, обращено внимание пограничных органов на необходимость «соблюдать полную корректность, спокойствие и самообладание…не давать, по своей вине, никаких поводов для пограничных инцидентов», обсудить целесообразность существования в Болгарии Союза македонских культурно-просветительных обществ, «оживить» болгаро-югославскую секцию при Комитете по культурным связям с заграницей, разъяснить «информбюровцам» курс болгарского правительства на улучшение отношений с Белградом и пр.[312]. Но вместе с тем в партийных документах того времени, например, в стенограмме заседания ЦК БКП 2 ноября 1954 г., по-прежнему констатировались серьезные отступления КПЮ от марксизма-ленинизма, проявления «буржуазного национализма», осуждались нападки на СССР, проявления недружелюбия к странам народной демократии, в частности, «высокомерие и неуважение» в отношениях с Болгарией. Как «необходимая и совершенно правильная» была подтверждена прежняя критика теоретических установок КПЮ со стороны Коминформа, а отход КПЮ от международного коммунистического движения признан доказательством того, что югославские руководители «не были зрелыми марксистами». Формулируя задачу — «по примеру Советского Союза… усилить наше [Болгарии и других народно-демократических стран] влияние на югославский народ», болгарское руководство считало возможным по мере налаживания контактов «провести проверку подлинных позиций [югославов] по основным вопросам внутренней и внешней политики». При этом учитывались их «постоянные заявления» о следовании марксистско-ленинской теории и строительстве социализма в собственной стране[313]. Под влиянием выводов упомянутой выше советской комиссии, склонявшейся к тому, что Югославию нельзя считать капиталистическим государством и что государственное устройство страны включает все элементы социалистического строя, болгарские руководители начали осторожно корректировать свои прежние оценки. На упоминавшемся пленуме ЦК БКП от 2 ноября 1954 г. подчеркивалось: «Не следует считать, что Югославия уже потеряна для демократического лагеря»[314]. Дать более определенную характеристику югославского государства в тот момент еще не представлялось возможным, и на вопрос члена ЦК Славчо Трынского, «как следует рассматривать Югославию — как империалистическое, капиталистическое государство или как демократическое?», Червенков ограничился уклончивым ответом: «Мы должны смотреть на Югославию, как на государство, которое должно быть в демократическом лагере»[315].

В ноябре 1954 г. югославская сторона подкрепила свое принципиальное согласие установить контакт между ЦК КПСС и ЦК СКЮ предложением о проведении двусторонней встречи на высшем уровне. Однако вопрос этот в течение долгих месяцев так и не был решен. Хрущёв, надеявшийся на возвращение Югославии в «социалистический лагерь», возлагал ответственность за любые неудачи на югославском направлении на Молотова, остававшегося противником включения Белграда в советский блок. Но позднее Хрущёв признал наличие в советском руководстве «довольно сильных группировок», выступавших против восстановления добрых отношений[316]. Столкновения в высшем эшелоне отразились и на выжидательной позиции болгар: «верхи» не активизировали свои контакты с югославской стороной, тем более что, по некоторым сведениям, Червенкову больше импонировала позиция авторитетного и упорного в своем мнении Молотова, нежели импульсивные и не всегда последовательные действия Хрущёва[317]. Червенков, судя по всему, был в болгарском руководстве не одинок. Есть сведения о крайне осторожном отношении главы правительства Югова к шагам югославов по нормализации. В беседе с советским послом в Софии Ю.К. Приходовым 10 мая 1955 г. Югов подчеркнул, что «он лично не верит в искренность намерений югославов, которые, по его мнению, “виляют”», и что «вообще, опыт с Югославией показывает, что югославскому руководству нельзя доверяться»[318]. Болгарские историки приводят и другие свидетельства, которые, по их мнению, вызывали сомнение в искренних намерениях югославского руководства встать на «правильный путь» и наладить отношения[319].

Делая ставку на участие союзников по «социалистическому лагерю» в нормализации отношений с Белградом, советское руководство стремилось внимательно и критически контролировать этот процесс. Возможно, в Москве учитывали, что среди руководителей «братских» партий царила определенная растерянность, вызванная не до конца проясненным общим курсом «социалистического лагеря» после смерти Сталина[320]. Что касается болгар, то, по мнению сотрудников IV Европейского отдела (ЕО) МИД СССР, мероприятия с их стороны проводились недостаточно активно и последовательно и подчас не доводились до конца. Югославам, в связи с этим, удавалось перехватывать инициативу и обвинять болгар в неискренности. В Москве полагали, что болгарам следует рекомендовать более энергично ставить вопросы, разрешение которых, бесспорно, выгоднее Софии, нежели Белграду. К числу таковых были, в частности, отнесены вопросы об имуществе двувластников в Югославии[321] и открытии воздушного сообщения София — Тирана через Югославию[322].

На сдержанность болгарской стороны, безусловно, влияли и изменения международной обстановки, в первую очередь на Балканах. Беспокойство вызвало подписанное в августе 1954 г. соглашение о сотрудничестве членов Балканского пакта в военной области. В советском блоке это расценили как включение Югославии в военно-стратегические расчеты НАТО, хотя формально страна не входила в североатлантический альянс. В этих условиях, определяя и уточняя свои внешнеполитические векторы, в том числе формы и темпы развития отношений с Югославией, болгарская сторона постоянно обращалась за консультацией в Москву и внимательно прислушивалась к ее советам. Кратко характеризуя сложившуюся ситуацию, заведующий IV ЕО М.В. Зимянин констатировал: «Болгарское правительство запрашивает рекомендации советского правительства по важнейшим вопросам внешней политики Болгарии. В 1953–1954 гг. проводились неоднократные консультации по вопросам нормализации отношений с Югославией и Грецией, о болгаро-греческих переговорах по вопросу выполнения Мирного договора, о взаимоотношениях Болгарии с капиталистическими странами. Внешнеполитические мероприятия болгарское правительство координирует с мероприятиями советского правительства»[323].

Весной–летом 1955 г. переориентация Москвы в отношении Югославии получила важное