Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

зримое подтверждение: состоялся визит в Белград советской партийно-правительственной делегации во главе с Хрущёвым. Одна из задач этого акта «партийной дипломатии» заключалась в том, чтобы попытаться вернуть двусторонние отношения на доконфликтный или хотя бы близкий к нему уровень. Как вспоминал позднее Кардель, Хрущёв не сомневался, что рано или поздно Югославия войдет в «социалистический лагерь» и откажется, таким образом, от политики неприсоединения. Советский лидер заявил в Белграде о готовности урегулировать отношения по государственной линии, а затем решать вопрос о межпартийных связях, имея в виду не только Советский Союз, но и другие социалистические страны. Основой для такого подхода становилась разработанная югославами и подписанная 2 июня 1955 г. в Белграде главами правительств СССР и ФНРЮ Н.А. Булганиным и Й. Броз Тито декларация, закрепившая признание различных путей строительства социализма. Для югославской стороны данный тезис имел особое значение: подтверждал легитимность существования югославской модели социализма. Советская же сторона оказывалась перед необходимостью придерживаться принципов декларации во взаимоотношениях и с другими странами «социалистического лагеря». Хотя гости дружно убеждали хозяев, что без солидарности с советским блоком «социализм [в Югославии] не выживет», Белград вовсе не стремился к кардинальному пересмотру своих позиций. Поэтому достигнутое «полное единство» было кажущимся, поверхностным, тогда как в глубине сохранялось, по оценке Карделя, «глубокое разделение»: югославы были настроены на сохранение независимости от советского блока и на усиление своей посреднической роли в отношениях между двумя военно-политическими союзами[324].

Визит начался с холодной встречи в белградском аэропорту и протекал сложно. Хрущёв, по воспоминаниям корреспондента британской газеты The Observer («Наблюдатель») Эдварда Крэнкшоу, производил неоднозначное впечатление: на приеме в советском посольстве, например, оказавшись в сильном подпитии, пытался целоваться с присутствовавшими и особенно навязчиво с Тито, фамильярно уговаривал его «забыть старое». Совсем иначе, однако, вел себя во время деловых встреч. Так, при посещении завода в Загребе, сев за стол, начал сосредоточенно рассматривать чертежи. Поставленную перед собой задачу — опровергнуть утверждение хозяев, что рабочие советы могут управлять экономикой лучше директоров заводов и государственных служб, он выполнил «спокойно и абсолютно неопровержимо». «Хрущёв преобразился: не было больше шута, хвастуна, грубияна… он полностью сосредоточился на своем деле», — пишет Крэнкшоу. Он «не кричал, не повышал голос, однако все почувствовали, кто здесь хозяин, и никому не пришло в голову оспаривать его авторитет…Он точно знал, чего хочет, и добился своего с минимальными усилиями…»[325].

Понимая важность одобрения союзниками нового курса Москвы на нормализацию отношений с югославами, Хрущёв сильно рассчитывал на личные контакты с руководителями национальных компартий. Первым пробным шаром стала Болгария, куда из Белграда вылетели Н.С. Хрущёв, Н.А. Булганин и А.И. Микоян. На митинге в центре болгарской столицы 3 июня 1955 г. советский лидер с оптимизмом заверил собравшихся, что между Москвой и Белградом «создалась здоровая нормальная обстановка и расчищены пути для дальнейшего развития дружественных отношений и всестороннего сотрудничества». Хрущёв подчеркнул, что Югославия, пережила «серьезные трудности», но не поступилась своим суверенитетом, полностью сохранила национальную независимость «перед лицом империалистического лагеря». Советский лидер поспешил сообщить о полном одобрении советско-югославских переговоров «всеми миролюбивыми народами», трудящимися СССР и стран народной демократии[326], то есть фактически заранее сформулировал установку, которой должны были следовать руководители «социалистического лагеря». В коммюнике о пребывании советской правительственной делегации в НРБ[327] отмечалось «полное единство взглядов по вопросам установления дружественного сотрудничества, как между СССР и Югославией, так и между Болгарией и Югославией». У читателя не возникало сомнений в официальном одобрении болгарами итогов белградской встречи. Собственно, так и было. В беседе с послом Приходовым 7 июня 1955 г. Червенков подчеркнул «большую пользу» от пребывания советской делегации в Софии и вызванный им «подъем в стране». После беседы с советским руководителем, пояснил Червенков, «нам всем и, в частности, мне, стали ясны некоторые вопросы отношений с Югославией, которые раньше я уяснить не мог. Раз обвинения, предъявлявшиеся ранее югославскому руководству, оказались безосновательными, разумеется, … мы должны восстановить в интересах социализма существовавшие ранее отношения между нашими странами и прежде всего между нашими партиями, хотя мы не можем примиренчески относиться к немарксистским взглядам некоторых югославских деятелей…»[328].

Непосредственно после визита советских руководителей Червенков дважды публично изложил перспективы развития отношений с Белградом — на встрече с партийным активом в Кырджали 11 июня и на расширенном заседании Политбюро ЦК БКП совместно с секретарями окружных, околийских и городских комитетов партии 21 июня. Так как заседание Политбюро не протоколировалось, особое значение имеет для нас выступление в Кырджали[329], явно основанное на беседах с Хрущёвым и дающее представление как о степени откровенности советского руководителя, заданном им уровне критики и самокритики, так и о форме, в которой преподносились им новые установки. Это подтверждает и тот факт, что некоторые конкретные пункты и даже отдельные формулировки выступления Червенкова прозвучали позднее, на июльском пленуме ЦК КПСС в докладе Хрущёва «Об итогах советско-югославских переговоров»[330].

Думается, что выбор Червенковым места своего выступления не был случайным. Расположенный в юго-восточной части Родопского горного массива небольшой город Кырджали характеризовался сложным этноконфессиональным составом с преобладанием турецкого меньшинства и помаков — исламизированных болгар. Довольно значительным было также и цыганское население. Болгария в то время рассматривалась, по советскому примеру, как «многонациональное государство», население которого следовало активно приобщать к решению целеполагающих задач режима[331]. Однако традиционная подозрительность «центра» к мусульманской части населения как к возможной «пятой колонне» сохранялась. Учитывая сложности переселенческой проблемы (возвращения болгарских турок на историческую родину) и географический фактор (близость Кырджали к болгаро-греческой и болгаро-турецкой границам), крайне важно было представить новую официальную оценку болгарского руководства и «правильно» сориентировать местные власти.

Историю конфликта с Белградом Червенков изложил согласно официальной советской версии, в частности признал за Берией и Абакумовым, руководившим в 1946–1951 гг. Министерством госбезопасности СССР, «авторство» обвинений Тито и его ближайших соратников в шпионаже. Призывы к поддержке «здоровых сил» в КПЮ и свержению югославского руководства, к чему приложили руку и болгары, Червенков объяснил «логикой борьбы». Вместе с тем покаянную тональность он все же «разбавил» уточнением, что югославы и тогда «по ряду основных вопросов революции», и теперь «по ряду важных вопросов» занимали и занимают «неленинскую позицию». Объяснив этот факт слабостью политических сил в Югославии, Червенков призвал югославов «вернуться назад… на ленинские позиции». Он выразил уверенность, что ленинские принципы в КПЮ победят, что следует смотреть вперед, содействовать возвращению Югославии в демократический лагерь.

25 июня 1955 г., уже после выступлений Червенкова, в Софии было получено официальное письмо ЦК КПСС с важными установочными оценками югославской модели и перспектив будущего развития связей с Югославией по