Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

В Югославии, как и в других восточноевропейских странах, перед руководством компартии вставал вопрос о перспективах дальнейшего общественно-экономического и политического развития, принятии наиболее отвечающего интересам и традициям страны образца. Уже в ходе утверждения новой власти, и особенно с окончанием войны, эта проблема перешла в практическую плоскость, и для руководства КПЮ по многим причинам естественным выбором становился советский путь. На советский характер власти, устанавливаемой в Югославии, указывал в своем докладе в Отделе международной информации ЦК ВКП(б) 5 февраля 1945 г. Э. Кардель[10], а в апреле того же года, во время визита югославской делегации в Москву, это подтвердил в беседе со Сталиным и Милован Джилас[11].

Установление диктатуры КПЮ в стране осуществлялось ускоренными темпами. Существовавшая между союзниками и предусмотренная соглашением Тито-Шубашич от 9 марта 1945 г. договоренность о включении в новые органы власти определенного числа представителей довоенного парламента и королевского правительства, допуске к выборам действовавших в стране до начала войны различных партий и их руководителей фактически саботировалась новым коммунистическим руководством. Отбором депутатов во Временную скупщину занималось специальное ведомство во главе с Карделем, установившее жесткие ограничения для кандидатов, что дало возможность войти во власть лишь одной десятой части депутатов довоенного парламента. Строгие требования предъявлялись и к партиям, основным критерием для которых была демонстрация лояльности новому режиму. Несмотря на то, что некоторые партии были допущены в Скупщину, коммунисты продолжали внимательно следить за их поведением в стенах парламента[12]. Весной 1947 г. по указанию Тито был арестован глава Народной крестьянской партии Драголюб Йованович, выступивший 29 марта в Скупщине с резкой критикой новой власти, к которой его подтолкнули, как считал югославский лидер, «англичане и американцы»[13].

Югославия, в которой под руководством компартии воспроизводилась в главных чертах советская общественно-экономическая система, вступила в судьбоносный 1948 г. в составе единого блока «народных демократий» во главе с Советским Союзом. Ничто не предвещало скорого расставания, хотя несколько эпизодов во взаимоотношениях с Москвой в предшествующий период заставляют предположить, что у Тито и его близкого окружения могли быть причины для недовольства советским руководством. Так, весной 1945 г. Тито в выступлении в Любляне, узнав, очевидно, от англичан о процентном соглашении между Черчиллем и Сталиным, заключенном в октябре 1944 г., заявил, что югославская компартия всегда была против разделения послевоенной Европы на сферы влияния[14]. В Москве быстро отреагировали на слова югославского лидера. Спустя три дня, 31 мая 1945 г., заместитель наркома иностранных дел А.Я. Вышинский направил советскому послу в Белграде И.В. Садчикову письмо с просьбой выяснить, что имел в виду Тито, когда говорил об «оплате чужих счетов», «разменной монете» и «политике сфер влияния»[15]. 4 июня посол посетил Э. Карделя для того, чтобы услышать официальные объяснения. Кардель разъяснил, что Тито имел в виду «англо-американцев и итальянцев», а под политикой сфер влияния «политику англичан в Югославии». При этом он сослался на полученное Тито письмо от Черчилля, в котором тот говорил об особой заинтересованности Англии в Югославии и «нежелательности расширения на ее территорию интересов других государств». Он подчеркнул, что фраза о сферах влияния не относится к Советскому Союзу, но, напротив, добавил он, «формулой нашей независимости были и остаются союз и опора на Советский Союз», правительство которого сделало все возможное, поддержав югославов в вопросе о Словенском Приморье и Триесте. По возвращении в Белград Тито уже сам был вынужден оправдываться перед Садчиковым. Он пояснял, что его слова были неверно поняты, а на самом деле он имел в виду только англичан и американцев, «которые желают заручиться поддержкой Италии и Франции за счет Югославии». Садчиков возразив, заметил, что внимательно прочитал речь Тито и не нашел в общем контексте ничего такого, что подтверждало бы его слова, но что «логически трудно допустить, чтобы англичане делили с Италией или Францией сферы влияния в Югославии или оплачивали бы счета итальянских реакционеров за счет Югославии». Выражение «мы не желаем оплачивать чужие счета», продолжал посол, можно понять в том смысле, что в «нынешнем критическом положении Югославия очутилась не за свои, а за чужие грехи. Словом, читатель и не может понимать приведенные выражения иначе, чем выпад против Советского Союза». Тито пытался объяснить это неверной трактовкой его высказывания, в которой, по его мнению, содержались даже «нотки недоверия» к нему. Он подчеркнул, что не допускает мысли об отношении сказанного к Советскому Союзу и просит передать Молотову, что он имел в виду «исключительно империалистическую политику англо-американцев»[16].

О теоретических «отклонениях» в КПЮ, критике его руководством советского опыта и отношения ВКП(б) к восточноевропейским компартиям передавали советским дипломатам также и их доверенные лица из ближайшего окружения Тито, например, Сретен Жуйович. Полученные факты интерпретировались в Кремле как постепенная трансформация взглядов югославского руководства в сторону приоритета национальных интересов в ущерб общим интересам «социалистического лагеря», заключавшимся в необходимости полной консолидации перед лицом «западного империализма». Национализм неизбежно должен был, по мысли советских теоретиков, привести Тито и его партию к отказу от единой скоординированной политики, проводимой странами советского блока во главе с СССР, и сблизить Югославию с капиталистическим миром. Как указывалось в резолюции Коминформа, принятой в Бухаресте в июне 1948 г., югославское руководство рассчитывало, что «путем ряда уступок империалистическим государствам» оно сможет приобрести их расположение, «договориться с ними о независимости Югославии и постепенно привить югославским народам ориентацию на капитализм». В документе констатировалось, что в основе подобных надежд лежало следование «известному буржуазно-капиталистическому тезису», в силу которого «капиталистические государства представляют меньшую опасность для независимости Югославии, чем СССР»[17].

Приведенная констатация об ориентации руководства Югославии на сближение с капиталистическими странами отражала мнение аппарата ЦК ВКП(б) и сохранялась в советской пропаганде в качестве базовой оценки на весь последующий конфликтный период. Все действия югославского руководства в области внешней и внутренней политики рассматривались как доказательство «ревизионистского перерождения» КПЮ и заимствованный и частично переосмысленный идейный и практический опыт «империалистического Запада».

Между тем югославское руководство не считало, что взвешенные отношения с западными странами угрожают кремлевской стратегии размежевания с Западом. Если США в тот период рассматривались в Белграде, несмотря на предоставленную Вашингтоном в конце войны материальную помощь через ЮНРРА, как воплощение империализма и главное зло враждебной системы, то восприятие Великобритании, судя по некоторым источникам, было несколько иным. Ретроспективную оценку югославо-британских отношений дал в 1951 г. в своем отчете в Лондон посол в Белграде Ч. Пик. Дипломат отметил, что в 1947 г. двусторонние контакты получили определенное развитие. Летом 1947 г. британское посольство с одобрения министра иностранных