Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

отказались пойти на примирение с Москвой на ее условиях, готовность начать поиск собственного пути к социализму, возможно, указывали на то, что еще до развертывания конфликта в узком кругу югославского руководства шло критическое обсуждение послеоктябрьской, 1917 г., внутренней и внешней политики СССР, его курса в отношении стран, вошедших после Второй мировой войны в восточный блок, ставилась под сомнение целесообразность воспроизведения в Югославии советской практики в полном объеме[3].

Возникший конфликт стал одним из важных событий в послевоенной истории восточноевропейского лагеря «народных демократий»[4]. Югославский эксперимент, как казалось его авторам, открывал перспективу создания сначала в одной стране, а затем, при определенных обстоятельствах, и в других странах советского блока иного варианта построения социалистического общества, в чем-то отличного от советского. Открытым, вместе с тем, оставался вопрос об истинных намерениях югославского руководства, решившего провести некоторые реформы управления экономикой, ее децентрализацию и «дебюрократизацию», ввести на предприятиях рабочее самоуправление, частично обновить избирательное законодательство, отказаться от жесткого партийного контроля в сфере культуры, пересмотрев некоторые постулаты социалистического реализма, заявив о большей открытости западным влияниям, а во внешней политике начать поиск своего курса, свободного от привязанности к одному из противостоящих блоков.

Было ли это только стремлением зеркально ответить Москве, противопоставив ей свои теоретические открытия, или это был реальный план перехода к «истинной» социалистической демократии, какой ее представляли в Белграде? Все указанные реформы планировалось осуществить в рамках существовавшего персонифицированного (Тито стал признанным харизматическим лидером еще в военное время) «партийного государства», фактически персональной автократии. Отрицание советской, сталинской, формы правления начиналось и происходило, главным образом, в рамках прежней модели, процесс возглавлялся теми же людьми, которые еще вчера заявляли о своей преданности Сталину и подчеркивали, хотя и с некоторыми оговорками, необходимость реализации в новой Югославии марксистско-ленинского варианта социализма, но уже не в сталинской редакции. О том, как начинали воплощаться в жизнь планы югославского руководства, каковы были границы и основное содержание эксперимента, позволяющие говорить о его исключительном характере, предстоит ответить в данном разделе монографии. Исследуемый период хронологически охватывает 1950-е – начало 1960-х годов.

Почти все пришедшие к власти после войны в Восточной Европе компартии и их лидеры прошли школу Коминтерна, в которой они в 1920-е – 1930-е годы обучались навыкам государственного строительства и управления при социализме. В основе учебных программ лежал советский опыт, по тем временам отражавший динамику представлений московского руководства в этой области[5]. До конца 1920-х годов в экономике СССР доминировал НЭП, включавший ряд рыночных элементов, в стране также сохранялся определенный интеллектуально-культурный плюрализм. С начала 1930-х годов, с победой сталинской концепции ускоренной индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, практически полным отказом от всех форм частной собственности и введением абсолютного партийного контроля за общественной, интеллектуальной и культурной жизнью начинается эпоха тоталитаризма, политических судебных процессов и репрессий, с наступившим позднее, после смерти Сталина в марте 1953 г., периодом некоторой, сильно ограниченной либерализации режима[6]. Восприятие оказавшимися у власти после войны лидерами восточноевропейских компартий советских реалий, вероятнее всего, было неоднозначным, а критическое отношение Тито и его ближайшего окружения к увиденному на родине социализма, но не к самой его идее, несомненно, начало формироваться именно в период работы в Коминтерне.

На рубеже войны и мира в результате принятия союзниками по антигитлеровской коалиции решений, приведших к фактическому разделу Европы, компартии советской сферы влияния при активной поддержке СССР заняли ведущие позиции в своих странах[7]. Значительная часть руководства США и их западных союзников рассчитывали, что Восточная Европа, перешедшая в результате договоренностей в Тегеране, Ялте и Потсдаме под контроль Москвы, сможет, как было условлено, восстановить демократические институты, продолжив развитие в русле европейских традиций: многопартийной политической жизни без доминирования какой-либо партии, рыночной экономики, интеллектуальной и конфессиональной свободы. Позиция западных политиков отражала их представления о характере будущих отношений с коммунистами, их расчеты на то, что те будут под известным контролем Запада соблюдать договоренности, но, как показало развитие событий, их надежды не оправдались. Сталин по геостратегическим причинам, а также для закрепления левых, коммунистических сил у власти, на первом этапе, до 1946–1947 гг., поддерживал эти иллюзии Запада, прикрывая свои истинные планы пропагандистскими заверениями в отказе Москвы от намерений советизировать страны этого региона. Вскоре растущая поляризация Востока и Запада, отмеченная американским политиком Дж. Кеннаном в известной «длинной» телеграмме, осторожный экспансионизм советского руководства, не исключавший в благоприятных обстоятельствах и силовые методы, усилили взаимное недоверие, положив начало «холодной войне», приведшей к отказу советской стороны от большей части принятых ранее на себя обязательств.

Ситуация быстро менялась. В разных странах темпы советизации были различными. Многое зависело от конкретного социокультурного и исторического наследия, степени консенсуса разнородных политических сил, готовности подавляющей части общества принимать коммунистические эксперименты, а также от характера указаний, которые получали национальные компартии из Москвы. В 1946 г. Сталин, действуя с оглядкой на позицию Запада, советовал коммунистическому руководству восточноевропейских стран при разработке планов строительства социализма учитывать, в первую очередь, национальную специфику, а не следовать в точности советскому образцу. Польские и югославские руководители, в частности, рассматривали эти советы как искренние, товарищеские рекомендации, не предполагая, что спустя короткое время, в новых условиях борьбы с «империализмом», они обернутся обвинениями со стороны Москвы в ревизионизме и отходе от марксизма. Советская стратегия всегда была построена на допущении обмана идеологического противника, «империалистов» и не только, и использовании лживых обещаний как инструмента для достижения цели. Эти методы предлагались и руководству «народных демократий». Джилас в своих мемуарах рассказывал об одной беседе со Сталиным во время пребывания в Москве. Советский лидер, рекомендуя югославским коммунистам достичь согласия с королем Петром II, добавил: «А потом, когда сил накопите, — нож ему в спину!..»[8].

Военно-политический союз Москвы и коммунистического руководства новой Югославии, оформившийся к концу войну, позволил последнему успешно элиминировать попытки королевского правительства сохранить, хотя бы частично, возможность выступить в качестве легитимного партнера в определении политического характера новой Югославии и собственного участия в ее управлении. Определенную роль в этом сыграло и британское руководство, которое не смогло добиться, за исключением греческого случая, претворения в жизнь договоренностей с Москвой о разделе сфер влияния в Юго-Восточной Европе. Тито за короткое время при поддержке советских войск и опираясь на возросшую к концу войны численность и вооруженность НОАЮ, сумел переломить развитие событий в свою пользу, как в борьбе с германскими войсками, так и в гражданской войне. В ходе военных действий на освобожденных коммунистами территориях оформились и получили дальнейшее развитие элементы нового государственного устройства: народные комитеты, административные