Ее кровь, его тьма - Лира Алая

Я вернулся в особняк. Когда вошёл в комнату, утро ещё было молчаливым и бледным. Она спала, полураскрытая; простыни и одежда были собраны в кучу. Её сон явно был беспокойным. Я сел и взял её руки в свои. Она что-то мычала во сне, словно видела кошмары.

— Верна, — я хотел разбудить её, сказать, что рядом. Потом обнять, чтобы она успокоилась и уснула на моей груди. И наслаждаться этим временем, пока она не проснётся. Но то, что я увидел на её запястье, выбило меня из колеи сильнее любых слов. Там, словно цветок на мёртвой земле, была метка — чужой знак, чёрный и точный, оставленный тем, кто имел наглость пометить её как добычу.

Я слишком хорошо знал, что это значит.

В груди зажглось что-то, похожее на паническую ярость. Как? Кто? Кто, кроме моей сестры, знает о том, что я вернулся? Кто ещё знает о ней? Это не могло быть случайностью.

Я схватил её запястье, чтобы убедиться ещё раз; кожа под моими пальцами была горячей — именно жар; это была тёплая дрожь жизни, но знак стоял, словно клеймо, приговаривающее к смерти.

Сердце сжалось: я почувствовал себя как тот, кому острый нож вонзили в спину, и в тот же миг понял гораздо более простую вещь: теперь для меня это уже не игра долга. Это не жалость, не акт спасения. Это стало личным.

Я злился на себя, что оставил её одну. Я думал, ей здесь безопасно — как же я ошибался.

Я сел, облокотившись о спинку кровати, притянул её к себе и уложил на свою грудь. Я чувствовал, как её сердце меняет ритм, как меняется дыхание. Она сжала мою рубашку, натянув ткань, и своим нежным голосом произнесла моё имя:

— Михаель.

Глава 19. Он ушел

Он ушёл, и я не знала, вернётся он или нет. Я металась, хватаясь за мысли, как за что-то, что могло спасти, выискивая хоть малейшую надежду на то, что увижу его ещё раз. И, конечно, он мог не вернуться: даже если между нами был договор, всё, что он мне должен, — это найти моего брата. Ни быть со мной, ни видеться, ни делить жизнь — ничего этого он не обещал. Ничего.

А когда-то хоть кто-то мне что-то обещал?

Отец. Я всегда должна была оправдывать его ожидания. С самого детства — с того дня, когда от нас ушла мама. Я помню тот день. Она умоляла папу о чём-то, тогда я ещё не до конца понимала, что происходит. Он был холоден, а мама металась по комнате, не находя себе места. Он молчал. Она плакала, говорила, что ей больно, что так больше не может, но и без детей тоже не сможет. Моё сердце тогда сжалось, ведь я уже сложила в уме картинку: мама собирается оставить нас. Стало страшно, но показывать своё присутствие я не решилась.

Я ещё много лет винила маму. Зачем она ушла? Зачем оставила меня? Ведь только её тёплые объятия могли утешить. Папа говорил, что она нас предала. И я ему верила. Было больно и обидно. С тех пор почти не осталось ничего тёплого, особенно в детстве. Отец постоянно отсутствовал. Я жила в окружении гувернанток и учителей. Папа гордился моими успехами в учёбе, и я радовалась этим крохам внимания.

Брат тогда уже учился в военном училище. Он был старше меня на десять лет, и в моей жизни присутствовал лишь до того времени, пока мама была рядом. Ему было уже шестнадцать, когда всё случилось, поэтому тёплых отношений с ним не сложилось.

Когда мне было лет тринадцать, я впервые задумалась: а каково было моей маме — женщине — жить рядом с таким мужчиной? И чем старше я становилась, тем больше понимала её. Возможно, она ещё жива. Тогда бы я хотела встретиться с ней — что бы она обо мне ни думала. Сейчас это, наверное, единственная родная душа, которая могла остаться на всём белом свете.

Позже я выбрала себе избранника. Отец не возражал, хотя и не сказал, что в восторге. Но я радовалась и этому уровню свободы, ведь знала: девушек моего положения часто выдавали замуж по расчёту, без их согласия и любви. Я так не хотела.

Не знаю, что было у отца в голове, но однажды он сказал, что сожалеет о том, что не дал своей жене той свободы, что дал мне. Я видела, как ему было больно признавать это. Возможно, в последние годы жизни он многое переосмыслил — силы уже покидали его. Тогда началось то редкое время близости, которого у нас никогда не было прежде. Он стал мягче, проводил почти всё время дома. Мы часто ужинали вместе, обсуждали книги, играли в настольные игры. Но и этого времени оказалось слишком мало, чтобы перекрыть все годы одиночества.

Наверное, я просто привыкла страдать — раз снова оказываюсь в таких ситуациях. И вот мои мысли вернулись к Михаэлю. Тело тут же отозвалось жаром — проклятый яд. Возможно, он прав: я путаю искренние чувства с вожделением. Или, может быть, я просто жажду, чтобы хоть кто-то проявил заботу и любовь — то, чего мне всегда не хватало.

Я запуталась. А если так, то действительно не имею права говорить о своих чувствах.

Я сама пошла к нему. Сама дала согласие. Никто не виноват. И требовать от него большего — бесчестно и низко. Становилось противно от самой себя: загнанная в угол, жадная до любви, тепла и внимания. Со стороны это выглядело жалко.

Я выдохлась и просто лежала, глядя на стены. Солнце уже стояло высоко. Потом я провалилась в сон, из которого меня выдернул стук в дверь.

— Мисс, — открывая глаза и не сразу понимая, что происходит, я уставилась в ту сторону, откуда доносился голос.

Она, очевидно, волновалась. Нужно было подняться и привести себя в порядок. Не хватало ещё слухов, что я слегла с хандрой. Наше положение и так неоднозначное.

— Марта, можешь войти.

Она вошла — вся в своей привычной суетливости, которую я так ценила. У Марты всегда во всём должен быть порядок: в делах, расписании, в доме. И если что-то шло не