Ее кровь, его тьма - Лира Алая

я ровным голосом.

— Полная остановка всех систем жизнедеятельности, — произнёс он. — То есть — смерть. Ты и сам знаешь, что одна из самых страшных пыток для нас — кровь мёртвого. Кровь трупа. Яд будет действовать, пока жертва жива; от мёртвого — нет пользы.

Я молчал. Ставить на кон её жизнь, чтобы что? Понять искренность её чувств? Цена в этом случае действительно несоизмерна. Но если вопрос в её освобождении от яда, и это даст ей жить как прежде, то…

— Должны же быть ещё способы, — пробормотал я так, чтобы слышал только я. — Я хочу спасти её, а не убить.

— Ты можешь попробовать остановить её сердце при помощи способности, — ответил он деловито. — У тебя будет окно, чтобы завести его обратно. Яд перестанет работать, но есть риск, что к жизни она не вернётся. Другого способа нет. Ну или брось ее, но не факт, что она выживет и не отправиться искать тебя.

— Цена высока, — сказал я.

— Тем веселее, — добавил он, и в голосе его было то, чего проще всего бояться: безразличие к твоей боли и азарт от чужой судьбы.

Я плохо знал способности Эрика, но знал, что он не лжёт. Вряд ли хоть один вампир сожалел, что отравил свою добычу.

Я подозревал, что он знал, что я приду, и что будет дальше. Видел ли он будущее? Я не знаю. Но каким-то образом он знал всё, что может произойти на нашей тесной стороне мира.

Я знал, что он может лишить жизни одним лишь взглядом. Но он стал этого делать триста лет назад. От него мне передалась способность позволяющая иметь власть над кровью других вампиров — только равный мне, созданный тем же, что и Эрик, мог со мной тягаться. Для остальных мне хватало одного намерения, чтобы все склонили головы или чтобы их тела разорвало внутреннее давление. Именно поэтому меня хотели убрать, полагая, что это опасно для них.

Боялись, что я захвачу власть. Я не жил отстранённо от всех, как Эрик. Других равных ему я не знал. О нём знали единицы. Я не видел его за пределами этого склепа, не видел, чтобы он охотился или пил кровь.

Когда я был ещё человеком, я пришёл сюда умирать. Найдя место отчуждения, заразившись смертельной болезнью, я не хотел лежать и мучиться. Я хотел принять смерть с честью, оставаясь свободным. Наверное, поэтому я не испугался ни его, ни этого места, что разило самой смертью и ужасом. Здесь даже муравьи не бегали по земле — настолько мертвой была эта почва.

Тогда вокруг были только сухие, истлевшие деревья; теперь — пустырь на километры. Я заблудился, наступала ночь, и мне ничего не оставалось, как разжечь костёр, чтобы не умереть от холода. Не то чтобы я стремился умереть — я любил жизнь. Но этот путь перед смертью я выбрал, чтобы видеть мир вокруг, когда он уже угасает во мне. И по иронии судьбы я оказался в самом гиблом месте.

В ту ночь он оказался напротив меня — я не успел моргнуть. Я не испугался, думая, что мне начинают приходить сведения. Он наблюдал, молчал. Я тоже не отвечал, продолжая согреваться у костра.

— Пахнешь скверно. Я мог бы тебя убить, но какой в этом прок? Ты и так почти труп. Я вышел посмотреть, кто осмелился явиться в это похороненное место. А теперь вижу: оно тебе к стати, — рассуждал он так, будто меня там и вовсе не было.

— Вы так легко рассуждаете о смерти. Вы убиваете всех, кто приходит на эту территорию? Вы маньяк, убийца? — в теле чувствовалась слабость; я знал, что приступы боли уже на подходе. — Или возможно Бог прислал мне ангела, чтобы тот безболезненно забрал мою жизнь.

Тогда он как-то странно улыбнулся, велел идти умирать в другом месте, иначе он не вынесет соседства с таким скверным запахом. Но у меня оставалось всё меньше сил, я понимал, что продержусь ещё чуть-чуть. Пару ночей меня скручивало от боли, я не ел уже несколько дней, и у меня заканчивалась вода. Однажды ночью я открыл глаза — а он стоял надо мной. Просто наблюдал за моей агонией. Я всё больше проваливался в небытие. Но старался всеми оставшимися силами поддерживать костёр. И всё чаще я чувствовал, что нить, связывающая меня с жизнью, обрывается — это стало почти осязаемым. Мне кажется, я даже видел свет: своё тело, лежащее на земле у потухшего костра, и этого ангела смерти, склонившегося надо мной и оживившего меня. Я до сих пор не понимаю его мотивов — что он во мне увидел, что сотворил меня себе подобным.

— Кто знает, — всегда отвечал он на волнующий меня вопрос. Я не был привязан к этому месту, но когда приходил к нему, он не выгонял меня. Отвечал на все вопросы и просто наблюдал. Я жил активной жизнью, наращивая богатства и влияние следующие тысячу лет, пока всё это мне не наскучило, и тогда появилась она. И я переосмыслил своё существование.

И вот я опять вернулся в это место — моей гибели и моего спасения. Чтобы вновь обрести шанс. Только на что? Будет ли это моей погибелью в этот раз или исцелением? Я не знал.

Я возвращался в поместье с твёрдым намерением, обдумав всё и расставив по местам в голове. Я дам ей выбор, я объясню всё как есть. И теперь я ещё отчётливее понимал, что если она захочет, я останусь рядом, хоть и не совсем знаю, чего до конца хочу.

Может, я в какой-то мере узнал в ней себя? Она пришла ко мне так же, как когда-то я пришёл на ту пустошь; она настолько отражала меня, мою суть. И я понимал её, как никто другой. Если у неё действительно есть чувства, я просто дам этому место — допущу их. Не отвергая, не причиняя боль. Не в её век.

Хотел ли я тем самым защитить себя — того умирающего мужчину, что ещё жил во мне, — или мои чувства к ней отделены от этого, я не понимал. Но я чувствовал большую правильность в мысли о том, что хочу, чтобы она была в моих объятиях: , когда я могу защитить её от всего внешнего,