Сожженные приношения - Роберт Мараско

Она прекрасно помнила, словно не прошло уже больше месяца, и люстру, все такую же мутную в свете, льющемся через дверной проем, и свернутый в рулон персидский ковер у стены. Зеркало, висевшее над столиком в стиле Регентства, сняли, оставив на бледно-зеленой стене темный прямоугольник и кружок белой штукатурки размером с пулевое отверстие. Картины на противоположной стене она не узнала: старые итальянские гравюры по обе стороны от высокого комода на ножках. Зато она помнила чиппендейловские стулья с подголовниками; один из них пропал, и стена теперь казалась особенно голой и асимметричной. Настольные часы, золотые и затейливо украшенные, показывали полтретьего, то есть врали; напольные, стоявшие перед проходом в противоположном конце холла, показывали семь.

Мэриан взглянула на свои часы: почти половина одиннадцатого. Письмо Аллардайсов было датировано первым июля, значит, они оставили свою пожилую мать только сегодня утром.

Подъемник брата с откинутым сиденьем – внизу лестницы. Она прошла мимо него и поднялась по застеленной дорожкой изогнутой лестнице, ведущей в длинный, широкий коридор с четырьмя дверями по каждой стороне. Гигантский восточный ковер, выцветший и истертый, тянулся вдоль всего коридора, а стены были обтянуты тканью с зелено-золотым узором, истрепавшейся, загибающейся по швам и в одном месте обвисшей, словно широкий бесцветный пальмовый лист. Мэриан заглянула в план и отправилась по коридору дальше, миновав еще одни напольные часы, увенчанные фигурной башенкой (пинакль, характерно для балтиморского стиля); эти показывали восемь. Из холла внизу до нее смутно доносились голоса Бена и тети Элизабет.

– Уж эти мне стариканы, так иногда чудят, – говорила тетя Элизабет.

Вторая комната справа, согласно пометкам на плане, предназначалась им с Беном; напротив были спальня Дэвида и – рядом – тетушки. Она заглянула в них лишь мельком: все оказались хорошо освещенными и просторными, свет из открытых дверей лился в коридор. Куда больше времени она провела перед невероятно изящным шкафом бомбе[17] из орехового дерева с наплывами; за его стеклом, по которому шла тонкая трещина, виднелось несколько антикварных фарфоровых тарелок… еще несколько мест пустовало. На стенах висели картины – в основном роскошные пейзажи, но гораздо чаще встречались грязноватые прямоугольники и дырки от гвоздей – следы исчезнувших рам. В середине коридора стоял зеленый полосатый диван в стиле ампир, а напротив него – трюмо с восхитительным серебряным канделябром.

В конце коридора пять широких ступеней, обозначенных на плане, вели в западное крыло дома, которое отделялось от остального пространства двойными белыми дверями. Мэриан поднялась по этой лесенке и очутилась в небольшом, примерно десять на десять футов, темном вестибюле. Там была всего одна дверь, прямо по ходу. По обе стороны от нее на двух постаментах красовались кантонские чаши. «Наша матушка» – гласила надпись на плане; за дверью, судя по плану, – гостиная и спальня.

Мэриан свернула карту, прочистила горло и тихонько постучала. Вестибюль был абсолютно безвоздушный и безмолвный; единственный проникавший сюда свет шел из основного коридора и при закрытых дверях полностью бы исчез.

Мэриан выдержала паузу, затем позвала:

– Миссис Аллардайс?

Ответа не последовало. Мэриан приоткрыла дверь и снова окликнула хозяйку через образовавшийся узкий проем.

Старушка явно находилась у себя в спальне (это, наверно, дверь слева из гостиной), которая, напомнила себе Мэриан, всегда заперта. «Всегда, – вновь возник у нее в голове голос Роз. – Бедная наша, нежное сокровище…»

Она открыла дверь пошире и вошла в большую и сумрачную комнату, которую двумя карандашными линиями прорезали солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щель между неплотно задернутыми шторами. Справа от себя Мэриан обнаружила – и даже вздрогнула от неожиданности – колоссальный стол, покрытый бархатной скатертью, бордовой, в цвет штор, и заставленный фотографиями в рамках. Стол этот занимал чуть не половину помещения, простираясь до окна в дальнем конце, которое, должно быть, выходило на луг и берег. Фотографий было множество, в основном портреты, насколько Мэриан удалось разглядеть, все в разных рамках – квадратных, круглых, в виде розетки с лучами, одни больше, другие совсем миниатюрные. «Воспоминания всей жизни» – так говорила мисс Аллардайс. Блики на рамках гипнотизировали Мэриан.

Затем она уловила звук: низкий монотонный гул, едва слышный, подчеркивающий тишину, как звук ее собственного дыхания. По-прежнему не шевелясь и держа руку на дверной ручке, она обвела взглядом комнату в поисках источника этого гудения.

Дверь в спальню действительно была слева. Возле нее стояло кресло с высокой спинкой и подлокотниками, обитое золотой парчой, – стояло так, что с него видны были фотографии на столе; перед креслом – маленький чайный столик с подносом на нем. Больше здесь ничего не было, только коврик, рубиновый иранский сарук[18] с розово-золотым узором.

Звук, похоже, доносился из спальни. Мэриан неслышно подошла к двери. Это просто комната такая, пугающая, сказала она себе: тишина, полумрак и гул. Она привыкнет к этому, а если сейчас и нервничает немного, если и промелькнули у нее сомнения насчет взятой на себя ответственности за пожилую даму и дом, который она только-только начала исследовать, то скоро это пройдет и все станет знакомым и уютным.

Тот гул, что притягивал ее к двери в дальнем конце гостиной, сделался вроде бы глубже и сильнее. Теперь внимание Мэриан захватила сама дверь: белая, обрамленная узкими гладкими наличниками, она была покрыта затейливым резным узором из каких-то линий и завитушек – настолько тонким, что при таком тусклом освещении ей едва удалось рассмотреть его. Завитки и гирлянды были вырезаны внутри треугольных панелей, которые соединялись маленьким, чуть приподнятым цветочным пестиком. Мэриан подошла поближе, и узор стал еще более запутанным, абстрактным и непроницаемым: какой-то шар, какая-то сеть, какая-то звезда с лучами, какой-то лабиринт, какая-то плита с вырезанными на ней древними пиктограммами.

Мэриан остановилась перед самой дверью, импульсивно подняла руку, легко провела кончиками пальцев по выпуклой резной поверхности. И тут же почувствовала идущую через нее вибрацию. Она подняла вторую руку и медленно приблизила лицо к самой двери, повернув голову так, что ее ухо почти касалось дерева. Звук, глубокий и неопознаваемый, прошел по ее волосам – такая же абстракция, как этот брайль под ее руками. Пальцы ее двигались медленно и потом замерли: обе ладони и ухо прижаты к двери. Покой, такой внезапный покой – ни слушания, ни прикосновения; она едва осознавала, что все теснее прижимается к двери, теплой и пахучей, благоухающей зеленью. Гул стал еще глубже и слился с ее собственным дыханием.

Она попыталась побороть накрывшую ее волну сонливости и открыть глаза, она повторяла про себя «еще одну минутку, всего одну минутку». Затем увидела свою руку