На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Ловко, ничего не скажешь. И ни к единому слову не придерёшься. Хоть вроде и показал себя с самой лучшей стороны, однако никакой агитации в его длинном ответе не было.

— Видите, панове, — обратился ко мне и ко всем сразу Станислав Кишка, — князь Адам жертвует кровью ради земли. Надо будет, он с оружием в руках выступит против родича своего Константина Вишневецкого, ибо Литва ему родней. Но пойдёт ли князь Михаил Скопин-Шуйский, — сделал он акцент на второй части моей фамилии, — против московского царя, ежели с его стороны угроза случится?

Я решил, что стоит воспользоваться возможностью и обратился к Сапеге.

— Дозволено ли будет мне самому ответить на этот вопрос? — спросил я у канцлера. — Он обращён, скорее, ко мне. Равно, как и прошлый вопрос пана Станислава, обращён был напрямую к князю Адаму.

— Если пан Станислав не возражает, — политично выразился Сапега, перекладывая ответственность на старосту жемайтского.

Выбор перед тем стоял сложный. Конечно же, ему не хотелось давать мне слова. Все уже слышали как я полемизировал с Петром Пацем и оценили это по достоинству. Больше меня не принимали за тупоголового варвара-московита, который лишь на поле боя может себя проявить, в политике же, как говорится, дуб дубом. Однако Станислав Кишка, также будучи политиком не глупым, понимал, если он не даст мне ответить, тем самым изменит предпочтения многих из не определившихся кому отдать свой голос депутатов и особенно шляхтичей. Ведь последние рьяно отстаивали собственные права и привилегии и уж точно не дали бы рты позатыкать,особенно после того как дозволено было высказаться оппоненту. И то, что я не был шляхтичем, а князем московским, ничуть эту ситуацию не меняло.

— Вопрос мой был скорее rhetoricus,[8] — кивнул Станислав Кишка, — однако если князь Михаил желает ответить на него, то у меня возражений нет.

Выставил-таки меня невеждой. Ловко. Однако возможность взять слово всё равно важнее.

— Михаил Васильич, — напомнил мне без нужды Сапега, — помните, что ответ ваш должен быть по существу и без агитации, иначе вы будете лишены права голоса до окончания сейма.

Я кивнул в ответ, подтверждая, что понимаю его.

— Вы, пан Станислав, сперва говорите, кровь не водица, — обратился я к старосте жемайтскому, — и я полностью с вами согласен. Я не рождён на литовской земле, как и князь Адам, ведь теперь его владения часть коронных земель. Однако у себя на Родине за спасение родной земли я не получил никакой награды, лишь новую службу на чужбине. Ничего не роднит меня с московским царём более, — и тут я ничуть не кривил душой, хотя вряд ли многие в большом зале виленской ратуши поверили мне, — ибо Родине я более не надобен. Посему Литва заменит её, ведь иная мачеха бывает ласковей родной матери, особенно если та от ребёнка отворачивается. И коли пойдёт на нас войною московский царь Василий, то не дрогнет у меня рука, и встану я супротив него, как великий князь Литовский. Ибо нет во мне более ни капли родственной любви к дядюшке.

— А коли не он войска отправит? — тут же спросил Станислав Кишка.

— Тогда и вовсе душа моя покойна будет, — пожал плечами я.

Надеюсь своими словами я сумел убедить хоть кого-то. Да и агитации в них найти нельзя было, хоть по букве разбери. Станислав Кишка и пытаться не стал, заранее понимая, что дело это гиблое, и лишь потери ему и всем сторонникам князя Адама принесёт.

Вот так за сплошными дебатами, спорами, приведением аргументов и контраргументов прошёл целый день. Я с удивлением понял, что солнце давно за полдень перевалило, когда кинул взгляд в окно после ответа на реплику Станислава Кишки. А после не успел оглянуться, как и потемнело в зале. Слуги незаметными тенями скользнули по ней, расставляя свечи в больших подсвечниках. Темнота ничуть не охладила пыла спорщиков. Магнаты, сидевшие в креслах, выступали один за другим, поддерживали наш мятеж и высказывались либо за одного, либо за другого кандидата. Сапега давил авторитетом, но ему противостоял столь же уважаемый староста жемайтский. Радзивиллы, Януш и Кшиштоф-Сиротка, стояли стеной, но и сторонников Вишневецкого разбить на фракции не удавалось. Ходкевич напоминал о моих военных заслугах, ему отвечали, что и у князя Адама они есть, пускай и не столь громкие, зато куда больше. Напоминали, что одерживал он эти победы без шведских экспедиционных корпусов, да исключительно своими силами. Наёмников же если и привлекал, то на свой кошт содержал их.

Воистину, если уж кто-то может заговорить любой вопрос, так это польские, ну или литовские, в нашем случае, магнаты. Никто не желал, чтобы разговор обошёлся без его ценного мнения, каждый норовил вставить свои пять копеек, часто перебивая выступавшего. И не раз Сапеге приходилось призывать к порядку и даже грозить лишением права слова. Лишь раз он и в самом деле претворил её в жизнь, запретив высказываться подстаросте Черкасскому и Белоцерковскому, князю Янушу Курцевичу. За то, что тот, несмотря на несколько предупреждений, постоянно перебивал наших сторонников, не давая им и слова сказать.

— Ещё одно слово от вас, князь Януш, — веско произнёс Сапега, — и вас выведут из зала.

— Veto, — тут же воскликнул князь Курцевич, — не имеете вы права ни лишать меня права слова, ни выводить из зала.

Видимо, так было задумано нашими противниками с самого начала. Стратегия поведения у них имелась, и это в неё вполне укладывалось. Теперь же прозвучало заветное слово veto, которое могло оборвать любые дебаты на сеймике или большом элекционном сейме, таком как наш.

— Liberum veto[9] никогда не было правилом литовского вального сейма, — возразил ему Сапега, — потому и на нынешнем Вселитовском великом элекционном сейме правило сие применяться не будет.

— Это попрание наших прав и шляхетских свобод! — тут же воскликнул князь Курцевич. — Лишь единогласно должно принимать самые важные решения.

— В Речи Посполитой, — не полез, конечно же, за словом в карман Сапега, — и видите куда это привело её. На сейме нынешнем нашем решение будет принято простым большинством голосов. И praecedens[10] тому уже был, когда Пётр Пац cum familia[11] покинул сейм, не пожелав принять решения большинства депутатов. Таким образом, можно считать, что принцип единогласия на нашем сейме применяться не будет. А потому, — напомнил Курцевичу Сапега, — ежели вы, пан Януш, снова нарушите порядок нашего собрания, то будете немедленно удалены из залы. Ныне же и до окончания сейма вы лишаетесь права голоса.

Так красиво подвёл всё Сапега, что если и были контраргументы у наших противников, то применить их они не решились. А может приберегли для лучшего случая, кто ж их знает.

Заседание затянулось почти до полуночи, и когда часы на виленской ратуше пробили полночь, Сапега поднялся и объявил о закрытии заседания.

— На сегодня мы закончим, — веско произнёс он, — и завтра в полдень соберёмся снова, чтобы главный вопрос, поставленный перед сеймом, решить.

Магнаты принялись подниматься со своих кресел, шляхтичи потянулись прочь с верхней галереи. Все уже порядком утомились от речей и витийства депутатов, и были только рады покинуть ратушу.

Я отчаянно хотел отдохнуть, однако понимал: хорошо, если этой ночью мне удастся перехватить хотя бы пару часов сна. Сейм — та же война. А сон на войне — непозволительная роскошь.

[1] Здесь, нецелесообразно (лат.)

[2] Великим князем свободной Литвы (лат.)

[3] Здесь, регламент (лат.)

[4] Короля польского (лат.)

[5] Железной рукой (лат.)

[6] Муж битвы (лат.)

[7] Агитации (лат.)

[8] Риторическим (лат.)

[9] «Свободное вето» (лат. Liberum veto) — принцип парламентского устройства в Речи Посполитой, который позволял любому депутату сейма прекратить обсуждение вопроса в сейме и работу сейма вообще, выступив против. «Единогласие» было принято как обязательное в 1589 году

[10] Предшествующий (лат.), здесь: прецедент

[11] С семейством (лат.)

Глава 20

Vivat Magnus dux Lithuaniae!

Я едва успел вернуться на Московский двор, как ко мне на поздний ужин заявились оба Радзивилла, Януш и Кшиштоф-Сиротка, а следом за ними и Острожский с Сапегой поспешили. Мы сели за стол, благо я, подозревая о подобном визите, заранее предупредил через Зенбулатова своих кухарей, чтобы готовили побольше. Будут гости и весьма голодные.