На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— А что забыл король Жигимонт в Москве? — поинтересовался я. — Он уже терпел там поражение. Дошёл почти до самых стен и после бежал, разбитый наголову.

— Теперь всё должно было быть иначе, — принялся спорить Стефан Христофор. — Когда б Литва дала свои хоругви Сигизмунду, он бы взял Москву.

— Я, пан Стефан, — вступил Сапега, на сей раз опередивший меня, — сам руководил предыдущим сбором войск для московского похода, и знаю, кого повёл туда Жигимонт в шестьсот девятом, и кого вели на Литву гетманы. Знаю, как знают и многие из славных рыцарей, что не сидят сейчас в депутатских креслах, но довольствуются местом на галерее. И скажу вам, как человек пускай и мирный, однако и о военных делах имеющий представление: даже если в Московском царстве полный раздрай, не сумел бы король не то, что Москвы, но даже Смоленска, долгой осадой разорённого, взять.

— Коли Литва бы понялась, — повторил Стефан Христофор, — дала свои хоругви…

— Были литовские хоругви в первом московском походе, — перебил его Сапега, — сам я вёл их под Смоленск. И где теперь эти хоругви? Где рыцари литовской земли, что пошли на чужбину воевать?

— Так Смоленск для вас теперь уже чужбина⁈ — тут же ухватился за его слова Пётр Пац.

— Когда б там литовская шляхта осталась, — пожал плечами канцлер, — так не была бы чужбиной. Нынче же там только московские дети боярские проживают и землю держат от царя своего. Что это тогда, как ни чужбина, пан Пётр?

— Когда б литовская шляхта пошла с его величеством, — парировал Пац, — так не была бы Смоленская земля чужбиной для Речи Посполитой.

— Польская шляхта с Жигимонтом за свой кошт шла не лучше литовской, — пожал плечами Сапега, — а денег платить всем волонтёрам у него нет.

— Но теперь-то противу вас вся польская шляхта поднялась, — впервые с начала сейма заговорил Адам Вишневецкий, — и идёт на Литву, дабы королевский порядок в этих землях установить.

— Шляхта идёт делить эти земли меж собою, — возразил ему я. — Кто побогаче, тот в магнаты метит, как после Люблина, когда уже делили раз литовскую землю. Кто победнее, тем и имений с застянками довольно будет. Но что же станется с литовской шляхтой⁈

Я намеренно произнёс последнюю фразу как можно громче, чтобы отчётливо слышно было на галерее.

— Московский князь о нас думать решил! — раздались оттуда смешки. — Всех нас в бояре[7] записать желает! Вольностей шляхетских лишить!

Ничего не стал я отвечать. Не спорить же кликушами, у них на каждое слово ответец сыщется да такой, что волосы дыбом. Да и какие бы универсалы ни ровняли шляхтичей между собой, князю препираться с простыми шляхтичами всё равно невместно. Ронять честь на сейме я уж точно не собирался.

— Кто не принимал участия в мятеже, — тоже явно на публику заговорил Пётр Пац, — кто с повинной головой придёт к его величеству, того минует gladius puniens королевского правосудия.

— Слышали уже! — теперь уже кричали наши кликуши, и к ним прислушивались. — Да только веры нет! Как обрушится gladius puniens, так обо всякой iustitia[8] забыть можно! Нет ему дела до правых и виноватых! Всех карать примется!

Быть может, у магнатов вроде Радзивиллов или даже Острожского и были шансы отделаться конфискациями, а вот простым шляхтичам уже несдобровать. Когда пойдёт кровавый передел, всем всё припомнят, и обиды, и службу не тем, а когда нечего припоминать, просто так отберут, потому что закон в эти времена всегда на стороне сильного.

— Тогда давайте, панове, — вновь решил вернуть всех в конструктивное русло Сапега, — сперва, по настоянию пана Петра Паца, решим, стоит ли нам продолжать сопротивление королю польскому с его универсалами или же надобно склонить головы, подставив шею под gladius puniens королевского правосудия в надежде на misericordia regia?[9]

На сей раз возражений не нашлось.

— Тогда согласно традиции, — продолжил Сапега, — поднимитесь те, кто за то, чтобы склонить голову и отдаться на милость короля Жигимонта Польского?

Встали лишь Пётр Пац и его родичи: Ян, Самуил и Стефан Христофор Пацы. Конечно же вместе с ними поднялся на ноги и епископ жемайтский Николай Пац, старший брат Петра. Он предпочитал молчать, понимая, что католическая вера в Литве во время восстания не особо почитается, и роль её падает едва ли не с каждым днём, что прошёл с начала мятежа. Даже кальвинисты с лютеранами, которых довольно много было в литовских землях, чувствовали себя куда свободней, нежели католики. И потому привлекать к себе лишнее внимание епископ не хотел.

Выражение лица Петра Паца, когда он понял, что лишь его семейство поддерживает решение отказаться от мятежа, надо было видеть. Такого изумления я не ожидал увидать на лице столь прожжённого политика, каким был по словам того же Сапеги Пётр Пац. Он бросил один лишь изумлённый взгляд на оставшегося сидеть Адама Вишневецкого, но поняв, что поддержки, скорее всего обещанной князем, не получит, Пац театральным движением взмахнул полой кунтуша.

— Раз нет в этом зале, кроме нашего семейства, истинных патриотов Речи Посполитой, — выдал он, — так и нам здесь более делать нечего.

И он первым покинул большой зал виленской ратуши, остальные Пацы поспешили за ним. Хотя ничего не скажешь удалялись они прямо-таки величественной процессией, которую возглавляли братья Пётр и Николай. Первый — в дворянском кунтуше, второй — в роскошной епископской ризе.

— Теперь же, — когда слуги затворили за Пацами двери зала, проговорил Сапега, как ни в чём не бывало, — следует перейти ко второму вопросу, ради которого и был собран наш сейм. Кому быть нашим предводителем в грядущей войне и после править свободной Литвой?

— От лица Вселитовской конфедерации, — первым высказался князь Николай Христофор Радзивилл, прозванный Сироткой, — предлагаю возглавить Литву князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому. Ибо кому, как ни трижды победителю Жигимонта Польского, вести нас на войну противу его войска, а после не встать у руля Великого княжества?

— Отчего бы, — поднялся следом за ним Адам Вишневецкий, — не стать Magnus Dux Lithuaniae мне, Адаму Вишневецкому из Корыбутовичей, прямому потомку Витовта и Гедемина? Кровь Вишневецких и Збаражских не разбавлена слабой московской, и наследники мы великим князьям не через жён, но по прямой линии — ex gladius.[10]

— Наш сейм подразумевает выбор из любой кандидатуры, — кивнул Сапега, — не только выдвинутой поветовыми и воеводскими элекционными сеймиками, но и любой иной организованной группой шляхты, каковой является конфедерация, либо даже провозгласившей себя таковой лично.

Вишневецкий кивнул с важным видом и опустился в своё кресло.

— Есть ли ещё те, кого выдвинули сеймики или тот, кто желает претендовать на титул великого князя Литовского самочинно? — поинтересовался Сапега.

Желающих больше не нашлось.

— В таком случае, — провозгласила канцлер, — объявляю элекционный сейм великого княжества Литовского открытым!

С этого момента ни я, ни Вишневецкий более не имели права голоса. Мы могли только сидеть, слушать препирательства магнатов, выкрики шляхты с галереи и ждать. А самое неприятное чувствовать себя совершенно бессильными, ведь всё, что можно было, мы сделали, и руки у нас теперь связаны. В голову тут же полезли скверные мысли насчёт того, что пауки, которых почитал я за своих союзников, запросто могут предать меня. Переметнутся к Вишневецкому, и тогда всё восстание пойдёт совсем не так. Правда, с чего бы это им так поступать, я в толк взять не мог. Однако чувства эти были не из области рационального, а наоборот, откуда-то из бездн бессознательного, и контролировать их я был не в силах.

И всё же мне удалось взять себя в руки и спокойно слушать. Сидеть и слушать придётся ещё долго, потому что уж точно не скоро дождёмся мы белого дыма над виленской ратушей.

[1] Ратификацию манифеста (лат.)

[2] Карающий меч (лат.)

[3] Здесь, фактически (лат.)

[4] Кратко (лат.), здесь употреблено в значении «вкратце»