На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

[5] Гражданская война (лат.)

[6] Войн (лат.)

[7] Панцирные бояре — вольные военные хлебопашцы, категория населения в Великом княжестве Литовском XVII века. В панцирные бояре поступали из вольных людей, сельских мещан и совсем обнищавшей шляхты. Они подчинялись власти местного замка и были обязаны нести полицейскую и военную службу. В военное время из них сформировывались панцирные хоругви. Панцирные бояре занимали промежуточное положение между крепостными крестьянами и шляхтой. В шляхетское сословие не входили. Согласно великокняжеским привилеям панцирные бояре имели земельные наделы с правом наследования, за это несли военную службу. Некоторые владели крестьянами, но большинство из них обрабатывали землю сами; им разрешалось жить в городах и заниматься ремёслами и торговлей

[8] Справедливость (лат.)

[9] Королевское милосердие (лат.)

[10] Дословно по мечу (лат.), т.е. по мужской линии

Это была настоящая битва. Битва слов и убеждений. С одной стороны выступали лидеры мятежа: Сапега, Радзивиллы, Ходкевич и Острожский. С другой же — немой фигурой выступал князь Адам Вишневецкий, чей родич собирал сейчас войска против Литвы. Кликуш у него на галерее было достаточно, они то и дело пытались освистать очередного выступавшего на моей стороне шляхтича, да и магнатам доставалось. Кричали, свистели, только что шапками не кидались в них. Против выступали союзники Вишневецкого, пускай и не первые магнаты Великого княжества, однако достаточно богатые и влиятельные, чтобы к их словам прислушивались многие: Браницкие, Кмитичи, Курцевичи и конечно Кишки. Несмотря на смешную фамилию, род этот был богат и знатен, уступая по могуществу в Литве лишь Радзивиллам. Возглавлял его старый Станислав Кишка. Ни много ни мало генеральный староста жемайтский, фактически губернатор известного куска Литвы. При нём состояли два сына: Януш и Николай. Все они стояли за Вишневецкого, несмотря на то, что через супруг были сродни Радзивиллам и Сапеге. А слово генерального старосты жемайтского весило очень много.

— Надобен ли нам, — проговорил он, — московитский князь, да ещё и из Рюриковичей. Ведь не впервые они тянут руки к Великому княжеству. Тем, что дед не сумел силой взять, внук, безумный царь, возжелал после хитростью овладеть, да тогда ему дали отпор. Как и сыну его, что лишь молился, а наследника справить с супругой законной не сумел, отчего все беды и начались в Московии. Рюриковичи довели Москву до крайнего обнищания. Так скажите же мне, товарищи шляхта, — он намеренно обращался к собравшимся на галерее, словно призывая их в свидетели, — нужны ли на литовском престоле Рюриковичи, что в своей стране не сумели не то что порядка навести, но даже то, что добыли их деды-прадеды ратным трудом, и то растеряли? Много ли останется от Литвы при великом князе из Рюриковичей?

— Казимир Третий, последний из Пястов, — тут же парировал Сапега, — также наследника не оставил, однако же Великим прозван. С безумным царём московским князь Михаил пускай и в родстве, но очень дальнем, как и Вишневецкие с Витовтом и Гедемином. Стоит ли судить обо всём роде лишь по двум его представителям? Или можно вспомнить великих Рюриковичей, что наравне с прочими монархами и били нас, чего уж греха таить, и теснили крепко. Тот же помянутый тобой дед безумного царя, также Грозным ещё при жизни прозванный. Да и внук его немало сделал, пускай и погрузился на старости лет в пучину безумия.

— Много ли осталось от Литвы при Жигимонте Втором? — поддержал Сапегу князь Сиротка. — А тот не был безумцем, он лишь на наши земли нацелился, отторгнуть их от Литвы, да Короне прирезать. И это после войны с безумным царём, которая стоила Литве не только земель, но и вольностей. Теперь же третий Жигимонт окончательно с Литвою покончить решил.

— И повод к сему вы ему дали, — обвинил его Станислав Кишка.

— Ты не встал вместе с Пацами, пан Станислав, — заметил рассудительный Сапега, — зачем же теперь обвинениями кидаешься? Мы допрежь всего решили по настоянию пана Петра Паца вопрос о том: останется ли Литва придатком Польши или быть ей свободной. Теперь уже дальше идём, и возвращаться к этому вопросу non expedit.[1] Теперь мы решаем кому быть Magnus Dux Lithuaniae liberae[2], и посему настоятельно прошу вас, генеральный староста жемайтский, придерживаться выбранного нами constitutio.[3]

— По поводу кандидатуры московитского князя я высказался, — важно ответствовал ему Станислав Кишка, — теперь же хочу обратить внимание на его оппонента. Конечно, для всех не секрет, что князья Збаражские и Вишневецкие прямые потомки Витовта и Гедемина ex gladius. На то и сам князь Адам всем ещё раз указал. Кровь — не водица, паны братья, и по крови следует выбирать себе правителя, коли решились мы отвергнуть Rex Poloniae[4] как нашего сюзерена. Вишневецкие наравне смогут с любым монархом вести диалог, хотя бы и с тем же Сигизмундом, потому как всё равно переговоры с ним вести придётся. Не вечно же нам воевать на потеху Москве да крымским татарам.

— Но разве не родич князя Адама, — тут же вступил в дискуссию Януш Радзивилл, — ходил гетманом по литовской земле во главе коронной армии и многие обиды народу причинил? Не Константин ли Вишневецкий проводил в жизнь королевский манифест, утверждая его manu ferrea.[5] Теперь же он в своих владениях набирает людей для новой войны с нами. На чьей стороне в ней будет князь Адам? От кого от отречётся: от земли или от крови?

Вот тут я мысленно аплодировал опытному интригану. Прежде я думал, что князь Сиротка, как более опытный царедворец, не один год проведший при дворе польского короля, будет намного полезней всему нашему делу на сейме. Однако князь Януш, даром, что человек в первую голову военный, ничем ему и Сапеге не уступал, когда дело доходило до словесных баталий. Я даже порадовался, что теперь вынужден молчать, согласно того самого помянутого канцлером регламента, который он назвал конституцией. Потому что теперь цена каждого слова неимоверно возросла, а я, да и князь Скопин, что уж греха таить, не были настолько искушены в этом деле, чтобы на равных спорить с Сапегой, Радзивиллами или тем же Станиславом Кишкой. Вот, к примеру, сейчас князь Януш ловко дал понять, что Радзивиллы выступают единым фронтом, в то время как Вишневецкие разделены гражданской войной. Понимать-то понимал, да только самому так ловко плести словесное кружево у меня не выходило.

— Родной брат гетмана Ходкевича, Александр, — парировал Станислав Кишка, — нынче в Варшаве добивается для себя гетманской булавы, чтобы повести войска на Литву.

— Но я не собираюсь на себя великокняжескую корону надевать, — покачал головой Ходкевич. — Я vir proelia[6] и Марс мне ближе Минервы. А посему столкнувшись на поле Марса с братом своим, там решу я все наши разногласия. Однако что будет, когда Константин пойдёт против нас, ежели Адаму удастся занять великокняжеский стол, в этом у меня уверенности нет.

— Constitutio сейма, — обратился к Сапеге Станислав Кишка, — не возбраняет задавать прямые вопросы кандидату, и я хотел бы обратиться к нему с таким вопросом.

— Не возбраняет, — кивнул Сапега, — но и ответ должен быть прямым и ясным. За уклончивые или же такие, в каких больше agitatio[7] нежели ответа, претендент будет лишён права слова до окончания сейма, — напомнил канцлер.

— Князь Адам, — кивнув Сапеге, обратился к Вишневецкому Станислав Кишка, — станете ли вы писать брату своему и призывать его встать на нашу сторону со всеми войсками, какие он уже собрал или соберёт в ближайшее время для короля польского?

— Письма обязательно будут написаны, — кивнул Вишневецкий, говорил он медленно и с расстановкой, явно подбирая каждое слово, чтобы не дать Сапеге ни малейшего шанса придраться и лишить его права слова. — Однако как на них отреагирует мой родич, того не ведаю, скорее всего, останется верен королю. Ибо как верно сказал князь Януш Радзивилл, Константин manu ferrea утверждал на литовской земле королевскую власть. Такого союзника Литва не примет, и звать его я не стану.