На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Но никакая демонстрация силы не могла ничего поделать с буйным характером шляхтичей. Они только и делали, что надирались в корчмах и кабаках, прикидывая, кому бы выгоднее продать свой голос на сейме. Магнаты засылали к ним людей, поили до изумления, и частенько после такой попойки шляхтич оказывался на подворье, занимаемом в Вильно тем самым магнатом, на чьи деньги пил, и выйти оттуда уже не мог. Не пускали дюжие драбанты в воротах, а бывало он и сапог вместе с шапкой и саблей лишался, и не смел выйти даже в открытые ворота. Это ж какой позор и урон знаменитому шляхетскому гонору: пропить с себя всё до исподнего, даже саблю. Да не многие и рвались-то. На подворьях им наливали ту же водку или стоялый мёд, да и общество было не дурное. Вот и сидели да ждали, за кого кричать. Правда, бывало, не для одних только криков набирали такие вот натуральные ватаги, вроде разбойничьих. И дела они творили прямо-таки разбойные.

К примеру Пацы, прибывшие в Вильно едва ли не всем многочисленным семейством под предводительством сына предыдущего каштеляна виленского Петра Паца, набрали целую хоругвь бедной шляхты и, явно подзуживаемые каноником виленским Яном Пацем, натравили их на Московский двор. Не знаю уж, так они меня на вшивость проверить хотели или поглядеть какое решение приму, чего стою. За три дня до оглашения сейма, ранним утром меня разбудили громкие крики, слышимые, наверное, во всех комнатах большого дома. Я быстро велел одеваться и не отказался от поданной Зенбулатовым лёгкой кольчуги, которую скрыл под кафтаном, надетым поверх. К поясу подвесил ножны с лёгкой саблей, подарок царственного дядюшки: длинный кавалерийский палаш не слишком удобен, если дело дойдёт до пешей рубки. Тут сабля куда сподручней. Тем более, что несмотря на всю занятость, тренировок я не забрасывал и, хотя бы час в день, посвящал фехтованию с Зенбулатовым или с кем-то из более искушённых рубак, каких немало теперь было в моём окружении.

Вдоль забора Московского двора вышагивали несколько десятков шляхтичей, одетых прямо как на войну. Иные не скрывали кольчуг или панцирей под кунтушами, у других из-за пояса торчали пистолетные рукоятки, и все поголовно потрясали вынутыми из ножен саблями.

— Выходи! — раздавались в толпе крики. — Выходите, еретики! Выходите, схизматики московские! Нечего вам литовскую землю топтать! В сабли их! Ломай ворота! Тащи трут!

Я подошёл к забору. Крики по ту сторону как будто стихли: не заметить меня было сложно, голова моя, покрытая собольей шапкой, торчала выше не особо-то и высокой ограды Московского двора. Однако, когда меня узнали, все загомонили в два раза громче.

— Вот он! Московит! Лезет на литовский престол! — надрывались незваные гости. — Выходи к нам! Поглядим каков ты! Померяемся на саблях!

Я обернулся к Зенбулатову и так, чтобы слышал только он, что не легко было в общем гвалте, произнёс:

— Всем забить пищали дробью, — и добавил. — А после отворяйте ворота, и впустите их на двор.

— Зачем на двор? — в голосе крещёного татарина как всегда в минуту крайнего нервного напряжение прорезался акцент, хотя обычно он говорил правильно.

— Внутри, в тесноте двора, — объяснил я, — им сложнее будет действовать всем разом. А уж когда придётся свободное пространство выделять, так и подавно, жаться будут к стенам, забору и друг к другу, саблей не махнуть, даже если очень надо.

— Зачем пространство? — ещё сильнее удивился Зенбулатов, но тут же понял и уже хотел начать отговаривать меня, как я опередил его, взмахом руки велев молчать и делать, что сказано. Верному дворянину ничего не осталось кроме как повиноваться, несмотря на то, что он был со мной не согласен.

Дрожащие от страха дворовые открыли ворота, и толпа буквально хлынула через них, словно река в половодье. Правда, до меня не добрался ни один шляхтич: даже самые отчаянно смелые тормозили, видя нацеленные на них стволы пищалей.

— Я велел их дробью забить, — не слишком громко, так чтоб унять общий гомон, произнёс я, — после первого же выстрела многих посечёт.

— А второго мы тебе, пёс московский, сделать и не дадим! — раздался из толпы, заполнившей двор, наглый выкрик.

— И кто это гавкает⁈ — вспомнил я прямо к месту известный фильм. — Выходи со мной саблях потягаться!

— Много чести для тебя, пёс! — рассмеялся тот же человек.

— Да ты никак в штаны наклал! — в том же тоне ответил я. — Гавкать из-за спин легко, а с саблей выйти поджилки трясутся!

Тут на кричавшего посыпались насмешки со стороны стоявших рядом товарищей. Его толкали локтями, стараясь выпихнуть вперёд. Он упирался, наоборот, пытаясь снова скрыться за спинами. Началась возня и боевой дух шляхтичей пошатнулся. Они хохотали над опростоволосившимся крикуном, открыто звали его трусом и, вскоре, едва не за чуб выволокли-таки к крыльцу, где стоял я.

— И как же звать тебя, герой? — спросил я у толстого, явно неравнодушного к мёду и водке шляхтича, стоявшего передо мной.

— Зовусь я Онуфрием Загробой, — подбоченился тот, — шляхтич герба Вчеле. Слыхал о таком, московит?

Лицом к лицу он не уже не спешил звать меня псом, однако держался по-прежнему с наглецой. Да и что ему оставалось?

— Ты гляжу воин милосердный, — усмехнулся я, и меня поддержали смешки многих собравшихся шляхтичей, — раз щадишь меня и не желаешь скрестить со мной сабли.

— Не замараю я свою баторовку московитской кровью! — выпалил Загроба.

— Эй, — тут же донеслось из толпы, — а не ты ли, пан, клялся, что под Смоленском едва не по рукоятку залил ею клинок своей сабли.

— Там совсем другое дело было! — принялся отгавкиваться Загроба, однако в толпе слышны уже были не отдельные смешки, но прямо хохот. — Прав ты, московит, что боишься меня: на саблях со мной мало кто в Речи Посполитой поспорить может.

— Тогда давай стреляться, — предложил я, ошарашив не только незваных гостей, но и собственную охрану. — Слыхал, есть такой обычай в Европе, у вас, верно, он тоже заведён. Возьмём по пистолету, и кто кому пулю в лоб всадит, за тем и Господь. И саблю марать не придётся.

Понимая, что пойти на попятную уже не может, горластый пан Загроба огляделся, как будто ища возможность сбежать. Однако окружали его теперь лишь издевательские ухмылки, деваться ему было совсем уж некуда. Не принять моего вызова — навсегда похоронить свою шляхетскую честь. Такому, с позволения сказать рыцарю, все будут на спину плевать, и руки никто не подаст.

— Ну давай же, — подбоченился Загроба, — тащи пистолеты. Только пускай их сперва ксёндз окропит да молитву прочтёт. Знаю я вас, шельм, горазды колдовство на оружие наводить.

— Не только ксёндз, — тут же ответил я, — но и батюшка. Чтобы никакого волховства не было точно.

Будь мы в коронных землях, где католичество давно уже вытеснило православную веру, Загроба нашёлся бы, что ответить. Но здесь, в Литве, поостерёгся, мало ли среди шляхтичей, незваными пришедших на Московской двор, православных.

Пистолеты нашлись быстро, да и за ксендзом с батюшкой послали тут же, так что не прошло и получаса, как мы с Загробой встали к барьеру. Понятия не имею, как было принято стреляться в этом веке, да и принято ли вообще, однако остальные представление имели ещё меньше моего, поэтому я и распоряжался. Вспомнив из прошлой жизни все фильмы, где стрелялись на пистолетах, я велел воткнуть сабли между нами и отмерить от них по пять шагов, так, чтобы были хоть какие-то шансы попасть друг в друга.

— Выбери надёжного человек, пан, — обратился я к Загробе, и в ответ на его недоумённый взгляд пояснил. — Он команду даст, по которой стрелять будем.

Загроба махнул первому попавшемуся шляхтичу, и тот вышел, не без опаски встав между нами. Глянул на обоих, отошёл на пару шагов, чтобы не получить пулю от одного, а то и от обоих, и вскинул руку с саблей.

— Как опущу, панове, — обратился он к нам, — стреляйте.

Подержал её так недолго, давая нам обоим осознать сказанное, и рубанул воздух, будто голову чью-то снимал. При этом умудрился ещё и солнечного зайчика мне в глаза пустить. Наверное, лишь поэтому Загроба жив остался. Да ещё благодаря невероятно прочному лбу.