На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— А отчего вы считаете, что он меня не станет на свою сторону перетягивать? — приподнял бровь в показном удивлении князь Сиротка. — Быть может, мы совсем уж седьмая вода, как вы верно подметили, и ветвь рода не та у Эльжбеты моей, однако как ни крути, а не совсем уж чужой человек. Отчего бы Вишневецкому не внести раскол ещё с моей скромной персоной?

— От того, что вы, Николай Николаевич, — честно ответил Ходкевич, — из Радзивиллов, пускай и Корыбута вы вместе с Трубами на воротах Несвижского замка повесили. А Радзивиллы всегда единым фронтом выступают. Раскол внести в ваши ряды это дело немыслимое. Вишневецкий, быть может, и амбициозный человек, но уж точно не дурак, чтобы думать будто сможет сделать это.

Тут князю Сиротке оставалось только признать правоту гетмана.

— Однако после вас, — добавил я, согласившись с правовой Ходкевича, — я тоже хотел бы поговорить с Вишневецким.

— Это разумно с одной стороны, — задумчиво произнёс Сапега, как будто бы говорил с самим собой, — узнать своего врага никогда лишним не будет. С другой же, он узнает из беседы с вами ничуть не меньше о вас, нежели вы о нём. Об этом стоит помнить.

— И всё же, Лев Иваныч, — гнул свою линию я, — выгода от такой беседы пересиливает опасность от того, что может узнать обо мне Вишневецкий.

Как это ни странно, Вишневецкий прислал мне приглашение с пышно разодетым драбантом. Тот вёл себя так, словно сам был по меньшей мере князем, на моих людей глядел свысока, явно не считая их ровней себе. Да и со мной сперва попытался, однако мне удалось быстро и жестко поставить его на место.

— Ясновельможный князь Адам Вишневецкий, герба Корыбут, — принялся говорить он, словно по бумажке читал, — изволит пригласить тебя к себе в дом, коий он имеет честь снимать в Вильно, завтра к первому часу пополудни.

Выслушав его, я никак не отреагировал на слова, делая вид, будто драбанта здесь вовсе нет. Я только закончил фехтовать на саблях с молодым Яном Ежи Радзивиллом, и мы оба приняли у слуг намоченные в тёплой воде полотенца, чтобы обтереть с лица пот.

— Как вы считаете, пан Ян, — обратился я к сыну князя Сиротки, с кем мы были считай ровесниками, — за наглость драбанту стоит дать сотню или две плетей?

— В драбантах у князей ходят обыкновенно шляхтичи, — ответил тот, — а их по закону без приговора суда плетьми пороть нельзя.

Уверен, большинство магнатов этим пренебрегают, однако вдаваться в тонкости местной юриспруденции я не стал.

— Тогда велю просто намять ему бока как следует, — пожал плечами я, продолжая показно не замечать посланника, — а ежели он за саблю схватится, так сам виноват. Порубят его мои люди на колбасу. Вон, извольте, мой татарин на него уже волком глядит, так и думает, куда бы ему клыки всадить поудобнее.

Драбант рядом с нами переминался с ноги на ногу, но никак не реагировал на мои слова.

— Уверен, пан Ян, — продолжил я, — обратившись ко мне, он пошёл против вежества, а как он должен был поступить? Я знаю московские обычаи, в литовских же пока не силён. Прежде со мной так не поступали.

— Он должен был представиться старшему из ваших людей, — объяснил мне Ян Ежи, — а после ждать вашего приглашения. Вы ведь вправе отказать ему и отправить обратно, не выслушав и писем не приняв. Правда, это будет настоящим оскорблением для приславшего, однако остаётся вашим правом и законов вежества, принятых в обществе, не нарушит.

— Быть может, лучше по-татарски отослать обратно его голову, — предложил я, как будто размышляя, — а в мёртвые уста вложить ответ? Так, говорят, Тамерлан поступать любил, когда к нему присылали гонцов, не знающих приличий.

Мне показалось, я услышал, как драбант громко сглотнул. От московитского князя он, наверное, ожидал любой жестокости, в том числе и выполнения угрозы вернуть его голову князю Вишневецкому с ответом в зубах. Чего только про нас не напридумывают, ей-богу. Всю историю про Тамерлана и отрубленную голову я придумал только что, однако уверен, в неё поверил не только заносчивый драбант, но и молодой Ян Ежи Радзивилл.

— Однако если гонец вовремя опомнится и вспомнит-таки о правилах хорошего тона, — продолжил я, — то у него есть все шансы не только пережить этот день, но и вернуться к своему пану с ответом.

Тут драбант обернулся к Зенбулатову, который хищно скалился на него, и проявив чудеса выдержки повторил всё, что сказал мне, только куда более вежливым тоном. Конечно же, не забыл, что приглашают князя московского Михала Скопина-Шуйского, а вот о том, к которому часу и когда ждёт меня Вишневецкий, говорить не стал. Зенбулатов бодро сообщил мне о гонце от князя Вишневецкого, и я ответил, чтобы того привели через час. И это я ещё недолго его мариновал, как подсказала мне память князя Скопина.

Когда я принял драбанта в своих покоях Московского двора, тот говорил намного уважительнее. Наверное, ему хорошенько в душу запали мои слова насчёт отрубленной головы и бумаги с ответом во рту.

— Я пришлю ответ князю со своим человеком, — выслушав драбанта, заявил я и жестом отпустил его.

Однако задерживаться не собирался, и велел Зенбулатову ехать на следующий день.

— Со всем вежеством, — без особой надобности напомнил ему я, — сообщишь, что могу встретиться с князем завтра в то время, что он предложит.

Сильно затягивать визит нет смысла. До начала сейма осталось не так уж много времени, а после у нас не будет возможности приватно общаться, потому что каждое наше слово будут подхватывать и толковать сотни человек. И толковать, само собой, превратно, а слышать лишь то, что хотят услышать, пропуская мимо ушей остальное.

Вернулся Зенбулатов быстро, его мариновать в сенях не стали. Видимо, князь Вишневецкий понимал то же, что и я, и сообщил, что ждёт меня завтра в то время, что я сочту уместным.

Оделся я для такого важного мероприятия натурально литовским магнатом. От Сапеги или Януша Радзивилла не отличишь, особенно теперь, когда усы отросли, и я подумывал не отпустить ещё к ним бороду, однако пока не решился на такой шаг. Быть может, она и добавит мне солидности, однако что-то из прошлой жизни, когда я гладко брился, как и князь Скопин, противилось и пересилить себя я не мог. Да и не хотел особо, если как на духу говорить. Надел я длиннополый кафтан, а поверх него не польский кунтуш, но опашень, шитый золотом ещё из Москвы привезённый. Шапка на собольем меху как нельзя кстати пришлась, на улице ещё холодновато было. К поясу прицепил царёв подарок, хотя вряд ли оружие мне понадобится, но без него даже на улицу выйти невместно будет. Поверх опашня накинул шубу, не для тепла, в ней нужды не было, а чтобы подчеркнуть лишний раз — князь едет. Ехать пришлось в коляске, не в санях, потому что снег давно уже растаял, а верхом передвигаться было нельзя: несообразно это моему статусу. В Москве я был в первую очередь воеводой, здесь же я князь, который на великокняжеский стол претендует, нельзя уже верхом ездить, словно простой шляхтич.

Ехать оказалось недалеко, я едва успел поудобнее устроиться в коляске, как уже пришлось выбираться. Конечно же, князь Вишневецкий не встречал меня на пороге обнесённого невысокой стеной имения, где он проживал. Встретили меня пара дюжих драбантов в знакомых ливреях, в такой же щеголял и тот заносчивый, с которого пришлось спесь сбивать. Они опирались на длинные рукояти бердышей, почти таких же как у московских стрельцов, и умудрились каким-то образом отворить ворота усадьбы, не отпустив ратовища. Вот что значит выучка. Интересно, они и в бою так же хороши, как в парадной службе? Надо бы не забыть поинтересоваться у Вишневецкого.

На дворе меня приветствовал богато одетый шляхтич, видимо, выполнявший ту же роль, что Зенбулатов при мне. Он поклонился мне, без подобострастия, однако со всем вежеством, и пригласил пройти в дом. Я сбросил шубу на руки слугам, стоявшим на пороге двухэтажного дома в немецком стиле, который как-то не вязался с деревянной оградой и длинной галереей-гульбищем со спуском в двор. Всюду в Литве видна была такая вот эклектика, крутая смесь запада с востоком.