На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Конечно же, победу под Гродно, когда коронное войско было, считай, изгнано с литовской земли, отметили роскошным пиром. Всё, что смогли достать по скудному времени конца зимы и что привезли в город пошло на столы, которые просто ломились от яств и напитков. Столы были длинные и сидели за ними не только магнаты, но ближе к концу и офицеры из полунищей шляхты вместе с товарищами, кто вообще сюда подхарчиться пришёл, поэтому чем дальше от почётных мест, тем проще была еда да и напитки тоже. Там никому даже кислого вина не наливали, только водку да стоялый мёд.

У нас же, за княжеским столом, на возвышении откуда мы произносили общие здравицы, шло самое горячее обсуждение, как же быть дальше.

— Лисовского ни в коем случае нельзя отпускать в коронные земли, — настаивал Острожский. — Его люди там не будут разбираться, где прежде была Литва, а где — нет. Если выпустить эту кровавую собаку, то вернуть её обратно будет невозможно.

Тут князь был прав почти во всём. Главное же в том, что спустив лисовчиков с поводка обратно вернуть их мы уже не сможем. Именно поэтому не пожелавших присоединиться к мятежу магнатов, вроде того же Александра Ходкевича или осаждавшего вместе с Жигимонтом Смоленск Кшиштофа Дорогостайского, мы лишь припугнули письмами, где обещали натравить на их земли лисовчиков, делать этого на самом деле никто не собирался. Обоим, кстати, вполне хватило писем, и если Ходкевич отправился в Варшаву, чтобы положить свою булаву к трону Сигизмунда, то Дорогостайский, видимо, войной за полтора года осады Смоленска наелся досыта и уехал за границу поправлять здоровье, пошатнувшееся после ранений, полученных во время той самой осады. Не самый патриотичный поступок, но никто его не осуждал — право отъезда для феодала священно и Дорогостайский своим воспользовался, не пожелав участвовать в гражданской войне. Господь ему судья.

— Надо указать ему и его людям чёткую цель, — возразил я. — К примеру, владения Вишневецких, пускай они прежде и были частью Литвы, однако за грехи князей несёт ответ каждый, кто живёт на их земле. Вот теперь пускай у Вишневецких и родная земля под ногами загорится.

Это была жестокая правда того времени и мне приходилось жить по ней, что особенно сильно чувствовалось теперь, когда я неожиданно вознёсся так высоко. Правда, падать будет очень уж больно, но я об этом старался не думать. Ударить по обширным землям князей Вишневецких, лишить того же Константина, получившего булаву гетмана польного, возможности набирать новых людей для похода на Литву, было верным тактическим ходом. А чего это будет стоить людям, живущим на этих землях, меня интересовать не должно. Они мне не враги, однако и жалеть их не буду, не я решил, что земли эти отойдут Короне Польской и будут отторгнуты от Великого княжества Литовского в Люблине. Из-за этого по ним огнём и мечом пройдутся лисовчики.

— А заодно, — рассудительно заметил Януш Радзивилл, — пускай и родственников их, князей Збаражских, потреплют. Оттуда много войска и денег на новую войну с нами Жигимонт получить может.

И снова решение верное, а о судьбе тех, кто будет страдать от рейда Александра Лисовского лучше не думать. Таков уж удел правителя, гораздо тяжелее креста полководца.

— Но пока Лисовский нужен нам здесь, — высказался я. — Он должен и дальше рыскать вокруг коронной армии Жолкевского, словно серый волк, кусая её во всех сторон за бока. Хорошо бы добиться в войске голода и падежа коней.

— Тогда войско начнёт разваливаться, — кивнул Януш Радзивилл, — но именно Лисовский со своими людьми и удерживает армию Жолкевского от полного распада. Те, кто и хотел бы дезертировать, не бегут, понимают, что только в куче, пускай там и голодно, можно спастись от лисовчиков. Сбежишь, и мигом с головой расстанешься, они-то никого не щадят.

Конечно, можно приказать лисовчикам пропускать дезертиров, однако сейчас отыскать рассыпавшиеся летучие отряды практически невозможно. Даже если кого и на найдёшь, и приказ передашь, так они и между собой не особо связь имеют. Им координация действий сейчас не важна — встречаются только от случая к случаю, обычно же попросту натыкаются друг на друга. Поэтому пускай уж воюют как воюют, кусают растянувшуюся по дорогам Великого княжества армию Жолкевского со всех сторон, пускай и удерживая её таким образом вместе. Такой вот парадокс войны получается.

— Нам, панове, о войне пока можно забыть, — вступил в разговор Сапега, прибывший накануне пира. Как же без великого канцлера — такое событие без него никак обойтись не могло. Тем более что новость о победе долетела до Вильно буквально за день с быстрым гонцом, а собирался в дорогу немолодой уже Сапега очень споро, особенно для своего почтенного возраста. — Жолкевский убрался из Литвы, и новое войско Жигимонт соберёт нескоро. Да и распутица весенняя его если не остановит, так затормозит сильно, покуда дороги не просохнут, новой коронной армии нам ждать не стоит. А потому о мире думать надо сейчас, о мире, панове, — не иначе как для убедительности повторил он.

— Наоборот, Лев Иваныч, — возразил ему Острожский, — не о мире, а о войне думать надо сейчас, и готовиться к ней. Это лишь кажется, что до апреля ещё много времени, не успеем опомниться, а коронное войско будет уже под Белостоком.

Он глянул на Веселовского, однако тот, приглашённый за наш стол, как герой обороны Гродно, легко выдержал его тяжёлый взгляд. Далеко не все среди нас, да и я сам, к слову, поддерживали Острожского в его мнении о том, что драться надо за всякую крепость и ни одного города не сдавать без сопротивления. Веселовский верно рассудил, что Белостока ему не удержать, а собранные им войска в городской цитадели не поместятся, так что он потеряет не только город, но и собственные надворные и наёмные хоругви. Те самые, что приняли бой в Гродно и дали нам время подойти и атаковать.

— Нам нужно всеми силами готовиться к новой войне, — продолжал гнуть своё Острожский. — Набирать хоругви, тренировать этих ваших рейтар и конных аркебузиров, чтобы было чем удивить врага. Идея с выбранцами, из которых делают настоящих солдат хороша, но по весне их придётся распустить по домам — сев на носу. Поэтому их придётся заменять наёмниками, а потому кому-то нужно отправиться в Пруссию и Швецию, чтобы поискать там свободные роты ландскнехтов, готовые отправиться к нам на службу.

— Всё это, — веско высказался Сапега, — должен делать великий князь. Не выкликнутый нами, — продолжил он, прежде чем Острожский перебил его, — но выбранный сеймом. А потому вместе с подготовкой к войне, прежде всего нужно провести вальный сейм литовский, чтобы более никто на нашей земле не сомневался, кто здесь правит.

— Кроме того, — добавил князь Радзивилл-Сиротка, — на том же сейме следует признать земли, ставшие коронными после Люблина, снова литовскими, и оккупированными врагом, а всех магнатов, поставленных там королями после этого незаконными владельцами. Сами земли, на которых не сохранилась власть прежних литовских магнатов, вроде вас, Иван Константинович, — кивнул он Острожскому, — просто переходят под руку великого князя Литовского. Те же из магнатов, кто не пожелает снова стать литовцем, будут сеймом объявлены hostes publicus Lithuanica,[1] — всё же не удержался от латинской формулы, правда, вполне уместной в данном случае князь, — их земли будут конфискованы и переданы литовской короне для дальнейшего распределения между верными общему делу Литвы людьми.

Радзвиллов он, конечно же, считал первыми среди них, и не скрывал этого. И ведь даже не заикнулся про назначение старост. Нет, земли, отнятые у будущих hostes publicus Lithuanica не останутся великокняжескими, их тут же надо поделить между собой. Ловко завернул Сиротка, ничего не сказать, усиливать власть великого князя, то есть мою, давая мне в распоряжение земли, никто тут явно не собирался. Ну да ничего, посмотрим ещё как вы станете грызться из-за этих земель, быть может, сами же мне их и отдадите, лишь бы не позволить другому возвыситься над остальными.