На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Только эти земли ещё получить надо, — иронически заметил Острожский. — Мы сумели отбиться от коронной армии и заставили тем многих колеблющихся задуматься. Но этого недостаточно. Магнаты, вроде меня или тех же Вишневецких, оказавшиеся после Люблина не литовскими, а коронными, получили от этого известные выгоды. О тех же, кто стал магнатом лишь прирезав себе литовской земли, отнятой у Великого княжества, я и вовсе молчу. Если последним мы не даём выбора вовсе, то первым надо продемонстрировать силу, чтобы они поняли держаться надо нас, а не короля.

— Им всем, — напомнил Сапега, — как, собственно говоря, и вам, Иван Константинович, были отправлены приглашения на сейм. Сбор его был прерван вторжением коронной армии, однако теперь же его нужно объявить и провести, как можно скорее. Власть Михаила Васильевича нуждается в legalizatio populi,[2] лишь после неё он по-настоящему станет великим князем в глазах всего литовского народа и сможет раздавать должности, от которых мы добровольно отказались. И, что не маловажно, общаться с сопредельными монархами на равных. До тех пор, увы, мы — лишь клика заговорщиков, а Михаил Васильич — узурпатор, возведённый нами на престол, однако собственными народом не признанный.

— В сейме мы потонем, — решительно отрезал Януш Радзивилл, — а нам к войне готовиться надо, и не только. Пока король только собирает силы, мы должны действовать.

— И как же? — поинтересовался я.

Мне просто надоело молчать. Магнаты препирались друг с другом, как будто вообще позабыв обо мне. И я был согласен с Янушем Радзивиллом — если уж верхушка заговорщиков не может просто договориться о том, что делать после первой победы, то о каком сейме может идти речь. Да он же на месяцы затянется, а за это время Сигизмунд соберёт новую армию и тогда нас спасёт только чудо. И что-то мне подсказывало, чуда этого не будет, как и спасения.

— Одним только рейдом Лисовского ограничиваться не стоит, — заявил князь Януш. — Раз Вишневецкие стали нашими врагами, то следует отправить посольство на Сечь, возможно, там мы отыщем союзников, готовых запалить большой пожар во владениях Вишневецких.

Тут я очень кстати вспомнил один польский сериал, который смотрел ещё по телеку много лет назад. Там ещё Александр Домогаров играл казака Богуна. Ведь именно в землях Вишневецких находилась Запорожская сечь, да и известная часть государства, что станет много лет спустя Украиной, тоже. Там ведь и в самом деле могут начаться брожения, когда станет известно о смуте в Литве и поражении коронного войска. Да и действия лисовчиков подольют масла в огонь недовольства магнатом. Он ведь в первую очередь защитник для своих кметов, а если защитить их не может, так они ещё подумают, зачем он такой нужен. Ведь защитник, не способный защитить, это просто дармоед, кормить которого никто не станет. А хватит ли сил у Вишневецких, чтобы подавить народное восстание, большой вопрос.

— Это будет верный выбор, — поддержал его Ходкевич, доселе предпочитавший молчать. — Король использовал уход черкасов из-под Смоленска, чтобы уменьшить реестр,[3] вышвырнув из него известную часть старши́ны, чтобы сократить расходы на казаков.

Как ни крути, а тогда нам удалось уговорить запорожцев покинуть лагерь и уйти, оставив его нам. Это было, по сути, предательство, так что король был в своём праве, однако вряд ли это сильно повлияло на мнение казаков и особенно их старши́ны, недовольных тем, что лишились королевского содержания.

— Вот пускай и отстаивают свои вольности с саблей и самопалом, — заметил я. — Но кого бы нам отправить на Сечь? У вас, пан Ян Кароль, есть для этого надёжные люди? Или у вас, пан Януш?

— Кое-кто найдётся, — кивнул Ходкевич и Януш Радзивилл поддержал его. — Я выпишу их в Гродно, чтобы они как можно скорее отправились на Сечь баламутить там воду.

— Но это уже прямое нападение на короля и его интересы, — заметил всегда осторожный Сапега.

— Войны, сидя в обороне, не выигрывают, — возразил ему я. — Да и кто свяжет волнения на Сечи и в соседних воеводствах с нами?

— Is fecit cui prodest,[4] — пожал плечами Сапега, по-видимому, совсем позабывший о том, что мы негласно решили воздерживаться от латыни.

— Быть может, и так, — кивнул я, — но что это меняет? Мы и так уже defacto в состоянии войны с Жигимонтом и Короной польской, и иных casus belli ему не нужно.

— Я смотрю вы, Михаил Васильич, уже совсем ополячились, — рассмеялся князь Острожский, — даже в прежние времена, в Кракове, я столько латыни в речи не употреблял.

Он легко разрядил обстановку этой шуткой, и мы продолжили обсуждение.

— И всё же, несмотря на подготовку к сейму, — напомнил всем Януш Радзивилл, — нельзя забывать и о войске. Нам нужна армия, которая сможет дать достойный отпор коронной. И с этим сложнее всего, панове, ибо против коронных гусар у нас есть только конные аркебузиры, рейтары наших с Николаем, — он назвал князя Сиротку первым именем, чтобы не путать с собственным младшим братом, — надворных хоругвей да выбранецкая пехота, которую мы даже в бой пустить не отважились.

Тут он был, к сожалению, прав. В битве при Гродно выбранецкие хоругви в бой так и не пошли. Справились пешим шляхетским ополчением да немногочисленными ротами ландскнехтов. Конечно, обернись конная схватка нашим поражением, возможно, выбранцам и пришлось бы схватиться с врагом, однако Господь не попустил, справиться с конницей Вишневецкого мы смогли и вовсе обошлись без выбранцов. Я тогда не настоял, слишком ошеломлённый новостью об атаке с тыла, а потом уже поздно стало. Преследовать врага выбранцы уж точно не могли — не для того нужны.

— Нужно набрать побольше и тренировать их как следует, — решительно заявил я, — и тогда они станут для коронного войска таким же неприятным сюрпризом, каким стала посошная рать.

— Не знаю, как ваша посошная рать, — покачал головой Острожский, — но лановую пехоту принято распускать на время сева, когда на полях каждая пара рук нужна. Если до Благовещения[5] не распустить выбранцов по домам, они могут и бунт поднять или же просто начнут разбегаться из войска.

У нас было то же самое, вот только в этом помогло разорение, которое учинила Смута на родной мне земле. Многим крестьянам, повёрстанным в посошную рать, было просто некуда возвращаться — деревни их погорели, и потому альтернативой службе была голодная смерть. Но Литва, несмотря на то, что по части её прошла коронная армия, такого разорения не претерпела, и потому даже самых негодных крестьян ждали дома на сев и жатву, когда, как верно заметил Острожский, каждая пара рук на счету.

— К этому времени Жигимонт уже двинет войско, — попытался возразить я, — и всем будет ясно, что враг у ворот, и его надо встретить.

Прозвучало удивительно наивно. Даже внутри худо стало, настолько слова мои не стыковались со всем жизненным опытом князя Скопина. Магнаты и сидевший с нами за одним столом ещё бледный, не оправившийся от ранений, Веселовский глянули на меня, словно на умственно отсталого ребёнка.

— Кмету плевать, кому он служит, — высказался за всех Сапега. — История родственника вашего, убитого после битвы на Улле простым крестьянином, должна вам напоминать об этом.

— Кмет хочет лишь пахать землю, — добавил Ходкевич, — а драться за неё паны должны, так он себе разумеет. Сменятся паны одни на других, до того кмету дела нет.

Верно, с патриотизмом с те времена туговато было, причём как у привилегированного сословия с его правом отъезда, так и у простых людей, с кого драли три шкуры в обычное время, а уж в военное и того больше. Потому и воевали выбранцы лишь тогда, когда выбора не оставалось, либо ты, либо тебя, как при обороне гуляй-города к примеру, оттуда просто бежать некуда. В поле же от них толку нет, как и от посохи. Мне удалось натренировать вчерашних крестьян лишь потому, что бежать им среди смутного разорения было попросту некуда, литовским же выбранцам есть куда податься, и они при первой же возможности сбегут.

— Значит, надо отбить нападение коронной армии до Благовещенья, — пожал плечами я, — а после сева снова набирать лановую пехоту и тренировать её до самой жатвы. И снова набирать после святого Варфоломея.[6]