На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Вишневецкого покоробило то, что Ганский обращался только к Жолкевскому, именуя его гетманом, как будто самого князя тут не было вовсе. Хотя никто его булавы польного гетмана не лишил. Однако поражение в конной схватке с литовскими мятежниками уронило авторитет Вишневецкого ниже некуда. Теперь к нему прислушивались только офицеры из набранных им хоругвей и наёмных полков пехоты. Коронные, к которым относился и Ганский, предпочитали как будто вовсе не замечать польного гетмана.

Это было практически прямым оскорблением, однако драться с каждым офицером коронных хоругвей Вишневецкий конечно же не мог. Потому и не предлагал никому прогуляться на двор, чтобы не заполучить себе целую толпу кровных врагов. И это в том случае, если он сумеет выйти из поединка победителем. Решение мудрое, однако на авторитете польного гетмана сказывалось не лучшим образом.

— Ганский больше своих людей на смерть не поведёт, — пожал плечами Жолкевский.

Он устал. Чертовски, до изнеможения устал. Весь этот зимний поход был полной глупостью. Надо было ждать весны, когда просохнут дороги, набрать побольше войск и с ними идти на мятежников. Да, и те набрали бы силу, вот только варясь в собственном соку мятеж мог и сам собой закончиться. Передрались бы его лидеры, лишённые явного врага, каким показал себя король Сигизмунд. Теперь же, когда коронная армия прошлась по литовской земле, силой приводя её к покорности, но потерпела неудачу, вся Литва сплотится вокруг заговорщиков, и хуже того, кое-кто на землях не так уж и давно отторгнутых от Великого княжества, может вспомнить, что частью Короны Польской эти самые земли стали можно сказать вчера, и присоединиться к мятежу. Тот же Острожский подал им отличный пример.

Но об этом теперь пусть у его величества голова болит, самому гетману войско бы вывести из Литвы, сохранив то, что у него осталось. А осталось с одной стороны вроде бы и немало, с другой же явно недостаточно, чтобы продолжать войну. Тем более что на правый берег Немана переправиться коронная армия так и не смогла. Как только прибыл гонец от Вишневецкого с вестью о поражении, Жолкевский тут же велел играть сигнал к отступлению, спасая пехоту, что дралась на улицах Гродно. Спасти удалось немногих. Ландскнехты организовано отступили к мосту и удерживали его, пока переправлялись остальные, вот только спасать они готовы лишь своих соотечественников. До поляков наёмникам не было никакого дела. Сильнее всего пострадали конные хоругви конфедератов. На улицах Гродно сложил седую голову полковник Станкевич, и командование конфедерацией принял на себя Оскерко, вот только подчиняться ему желали далеко не все — не было у него авторитета заслуженного ветерана Станкевича. Поэтому и воевать стали кто во что горазд. Юзефовича, говорят, вообще свои же наёмники и зарезали, когда он велел пропустить через мост казаков Гошица вперёд их мушкетёров. Казаки даже свару затеяли, однако очередная атака насевших мятежников прекратила её. Отступив, ландскнехты подожгли за собой мост, и последние отступающие вынуждены были бежать уже через натуральный пожар. Однако это остановило и атаку мятежников. Те едва не бросили на левый берег последние резервы конницы, какими ещё располагали. Их было немного, однако и они вполне могли превратить поражение коронной армии в форменный разгром.

И вот теперь остатки её шагали через разорённую литовскую землю, где под каждым кустом сидел враг, готовый всадить стрелу или пулю в спину фуражиру или разведчику. И это в лучшем случае. В худшем же ждала засада, из которой живым не выбирался никто.

— Ваш Ганский, пан гетман, — передразнил манеру командира разведчиков Вишневецкий, — трусливая собака, а не офицер раз боится выйти на разведку.

Жолкевский хотел было заметить, что в лицо Ганскому князь говорить это не стал. Тут бы уж точно без сабель не обошлось. Однако и самому Жолкевскому не хотелось провоцировать конфликты в едва на куски не распадающемся войске, и потому он вместо резкой отповеди задал простой вопрос:

— А у вас, князь, есть альтернатива? — поинтересовался гетман.

— Представьте себе, пан гетман, есть, — ответил Вишневецкий. — И что самое забавное даже герба они с Ганским одного.

— Давайте его сюда, — кивнул Жолкевский, желавший увидеть этого героя.

Вишневецкий тут же отправил за своим офицером слугу, и спустя меньше чем четверть часа тот вошёл в гетманский шатёр.

— Не великан ты, пан, — усмехнулся, глянув на него, Жолкевский, — совсем не великан.

— Так и не надо быть лёгкому всаднику великаном, — пожал плечами тот, ничуть гетмана не стесняясь. — Лёгкой кавалерийской хоругви поручик Збигнев Ломницкий, — щёлкнув каблуками, представился он. — Честь имею.

— А кроме чести много ли у тебя за душой? — в прежнем ироническом тоне продолжал расспрашивать его Жолкевский.

— Родовое село Ступицы за нами, а боле ничего нет, — пожал плечами Ломницкий, — кроме сабли да коня.

— Истинно лисовчик, — рассмеялся гетман, чем вызвал гнев невысокого поручика.

— А вот с этими господами я ничего общего иметь не желаю, — довольно резко высказался он. — Быть может, хоругвь, где я служу и ходит в загоны,[1] на то мы и лёгкая кавалерия, но негодяями никого из моих людей назвать нельзя, за то поручусь головой.

— Тем лучше, — кивнул Жолкевский, поняв, что с иронией в отношении невысокого, но предельного серьёзного молодого поручика переборщил, — ибо князь рекомендует вас, пан Збигнев, как лучшего командира разведки. И мне нужно, чтобы вы повели вперёд ваших людей, став глазами нашего войска. А в этом деле вы уж точно столкнётесь с загонами лисовчиков и иных негодяев-мятежников.

— Прошу честь, — хлопнул себя кулаком по груди Ломницкий, живо напомнив менее порывистого, но склонного к подобным жестам покойного полковника Станкевича.

— Если не будет хватать людей, — добавил Жолкевский, — ступайте к конфедератам и берите из хоругвей Оскерко и Мирского. Панцирных казаков у них осталось маловато, но для разъездов должно хватить.

Ломницкий снова кивнул и с разрешения гетмана покинул шатёр.

— Думаете, он справится с конфедератами? — с сомнением в голосе спросил Вишневецкий. — Они же все старше его лет на десять, а кто и побольше.

— У этого молодого рыцаря есть potentia, — покачал головой Жолкевский, умевший разглядеть в людях главное, что в не малой степени поспособствовало его карьере. — Он сумеет сладить с конфедератами не хуже покойного Станкевича и, поверьте, князь, скоро станет их лидером. Этот Ломницкий давно перерос чин поручика, ему и до полковничьей булавы недалеко, а уж хорунжим я бы его сделал хоть сейчас.

— Но если конфедераты или часть их станут обычной хоругвью, — заметил Вишневецкий, — им платить придётся.

— Раз хорунжий из ваших людей, — пожал плечами Жолкевский, — то платить вам, пан гетман польный.

Жолкевский не раз намеренно подчёркивал чин Вишневецкого, намекая, что недолго тому гетманскую булаву носить. Вот только и сам Жолкевский своей возможно в Варшаве лишится, и это понимали оба гетмана разбитого коронного войска.

Ломницкий взялся за дело энергично, как будто и не было оно совсем уж безнадёжным, как казалось прежнему командиру разведчиков Юрию Ганскому. Самого Ганского хорунжий оставил при себе, не желая ссориться с достойным офицером и настоящим рыцарем, которого уважал.

— Не ваша беда, что Лисовский верх берёт, — откровенно заявлял ему Ломницкий, когда они вместе ездили в патрули. — Вы действуете против него, словно против регулярного войска, как будто со шведскими хакапелитами воюете. Но тактика лисовчиков совсем иная, и с таким врагом вам, пан Ганский, просто негде было столкнуться. Вы же в Малопольше[2] не воевали, не так ли?

— Я родом из Подолии, — возразил Ганский, — но воевал, ваша правда, в основном на западе, с войной восточной мало знаком.

— А Лисовский как раз и перенял этот способ ведения герильи,[3] — махнул рукой, затянутой в перчатку жёлтой кожи Ломницкий. — Так воюют запорожские казаки и прочая чернь во время бунтов, какие не так уж редки в Малопольше. И мы там к ним привыкли, вам же эта тактика в новинку.