На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— А если он попросту арестует тебя и Яна Ежи, когда вы прибудете в Дубнинский замок? — предположил и вполне резонно его младший брат Кшиштоф.

— Я поеду один, и тогда стану первым мучеником во славу нашего дела, — без тени иронии ответил его старший брат. — И пускай судьба моя станет уроком для всех.

— Скверным уроком, пан Януш, — решил вмешаться я. — Нашему делу нужны не мученики, ибо мы не секта, вроде ариан или, Господи, прости, — я перекрестился, — ещё каких монофизитов. Нашему делу нужен каждый из нас, живой и здоровый, а не память о нём и горький урок, который преподнесёт его судьба. Для этого есть проповеди, из них мы уроки для себя извлекаем.

— Хорошо сказано, Михаил Васильич, — признал Януш Радзивилл, — а всё же мне надо ехать в Дубны, когда там Острожский появится. Мы с ним родственники и не станет он меня сразу в холодную кидать, пускай я и в опале. Надобно мне с ним, по-родственному, перекинуться парой слов, а там уж видно будет. Верьте мне, панове, Острожского не купить чином краковского каштеляна. Поляком он от того, что земли его от Литвы отторгли в Люблине, не стал, как не был поляком отец его, Константин-Василий, воевода киевский.

— Ты думаешь Янушу подкинуть вместо Кракова Киев со всем воеводством? — глянул с пониманием на него Сапега. — Умный ход, пан Януш, весьма умный. Он ведь может, этак по-родственному, и согласиться.

— Но на Киев может позариться Константин Вишневецкий, — заметил Ходкевич.

— Того и вовсе в наше дело звать не следует, — решительно заявил я. — Он враг мне, Ян Кароль, как и Родине моей, от которой я, даже приняв венец князей литовских, не отрекаюсь. Двух воров, что на царский трон лезли, он поддерживал оружием, в Москве в плен взят был, а как отпустили его, так набрал надворных людей и ко второму вору побежал. Не место ему среди нас, панове.

— Михаил Михайлович, кузен его, — высказался Сапега, — всё больше против турецких вассалов повоевать норовит, ему как будто и нет дела ни до чего. Смотрит только в сторону Молдавии да Валахии. Все деньги со своего староства[1] на походы туда спускает, да говорят ещё в долги залезть успел.

— Тогда с Вишневецкими нам не по пути, — подвёл итог я, — а значит предложение пана Януша должно принять, как весьма для нашего дела полезное.

— Насчёт Константина Вишневецкого, — попытался вступиться за магната Сапега, — напрасно вы так, Михаил Васильич, высказываетесь. Он, быть может, был врагом для Русского царства, поддерживал самозванцев, однако и я руководил сбором армии короля Сигизмунда в походе на Смоленск. Надобно ради общего дела отринуть прошлое, и приложить все усилия, чтобы совместно идти к выполнению нашей цели.

— Вы, Лев Иваныч, как и пан Януш, возражали, что Константин Острожский не стал поляком, став каштеляном краковским, — покачал головой Ходкевич, — а вот про Константина Вишневецкого такого сказать нельзя. Он ведь веру на католическую сменил, хотя как и Острожский выступает защитником православия на своих землях. Тем самым он показал королю, что стремиться влиться в польскую магнатерию, отказавшись от всего литовского и начал с веры. Даже если присоединится он к нам, нет ему веры, купить его король может хоть чином воеводы киевского, хоть бы и воеводы русского, ведь Гольский уже три года как по заграницам разъезжает, а Константин Вишневецкий в Варшаве интригует против него, желая себе этот титул заполучить.

— Будь по-вашему, панове, — признал поражение Сапега, — да и не про Вишневецкого сейчас мы речь ведёт, но про Константина Острожского. И решили мы, чтобы после не путаться, я оглашу, письмо ему слать, а после, как он в Дубне будет, вы, пан Януш, к ему по-родственному нагрянете, чтобы на нашу сторону переманить. Всё ли верно сказано, панове?

[1]Староство (лит. seniūnija — сянюния́, бел. ста́раства, старо́ства, пол. starostwo) — административно-территориальная единица в государственных владениях Речи Посполитой. В состав староства входили один и более городов, местечек и несколько сёл. Староства были казёнными владениями, которые передавались в аренду, обычно пожизненную, частным лицам, называвшимся старостами. Старосты не исполняли административно-судебные функции. Распоряжаясь доходами с имения, они выплачивали четверть в государственную казну на нужды войска. Староства передавались частным лицам монархом и сеймом в признание «заслуг перед обществом»

Реакция на события в Литве последовала не просто стремительная, а по-настоящему молниеносная. Первым делом в Варшаву заявился краковский каштелян Януш Острожский, и попросил аудиенции у его величества, правда, напирая на то, что дело его весьма срочное и не терпит никаких отлагательств. Сначала с ним переговорил епископ Вавжинец Гембицкий, великий канцлер коронный, более известный под латинской транскрипцией его имени — Лаврентий. И он тут же, буквально на следующем утреннем докладе королю, настаивал на скорейшей встрече с Острожским.

— Что стряслось, ваше преосвященство? — удивился король такой настойчивости своего канцлера. Вставать и припадать к ему перстню, несмотря на высокое положение Гембицкого в иерархии католической церкви, Сигизмунд не спешил. Сейчас, на утреннем докладе, тот был в первую очередь секретарём короля, а уж после епископом куявским после, да это и не важно. — Вы так взволнованы, будто кто-то из конфедератов решился на рокош ради денег, которые им задолжала казна.

Король говорил о своих долгах легко и с иронией, несмотря на то, что положение в стране из-за поражения в войне с московитами, стало угрожающим. Многие магнаты, вложившиеся в поход, потеряли целые состояния, и теперь организовывали конфедерации, требуя выплаты денег, которые им задолжала казна. К ним охотно присоединялись разного рода шляхтичи, понимавшие, что всем миром чего-либо требовать у короля куда сподручней, ну а если не выгорит, так в толпе затеряться проще, а меч королевской немилости пройдётся по самым высоким головам, не затронув тех, кто пониже.

— Хуже, ваше королевское величество, — заверил его бледный Гембицкий. Он не стал докладывать ни о чём другом, сразу сообщил о визите Острожского и настаивал принять краковского каштеляна незамедлительно. — Я бы рекомендовал вам принять Острожского сразу после завтрака.

— Отчего же не до него? — приподнял бровь Сигизмунд.

— Боюсь, новости, принесённые им, напрочь испортят вам аппетит, — мрачно посулил Гембицкий.

Даже этих слов, как и отсутствия полноценного доклада, вполне хватило, чтобы испортить завтрак королю. Ел он без всякого аппетита, а вот рейнского выпил сильно больше обычного, даже вторую бутылку нести пришлось, хотя обычно его величество утром ограничивался бокалом-двумя.

И всё же Острожского, которого вызвали к королю сразу по окончании завтрака, Сигизмунд принял в той же иронической манере, в какой начал беседу с епископом Гембицким.

— Меня, пан Януш, тут перед вашим визитом мой канцлер стращал так, будто вы весть о казнях египетских, что на Краков обрушились, принесли, — с такими словами обратился король к каштеляну.

Краковская знать не особенно жаловала Сигизмунда после того, как год назад тот перенёс королевскую резиденцию в Варшаву, оставив почти разрушенный пожаром Вавельский замок. Лишившись статуса столичной аристократии краковские магнаты во главе с каштеляном Острожским отчаянно интриговали в сенате и на всех сеймах, стремясь вернуть столицу в свой город. Однако пока им это не удавалось, Сигизмунд был твёрд в своём намерении оставаться в Варшаве.

— Ваше величество, — опустился на колено немолодой уже князь Острожский, — менее недели тому назад получил я весьма странное письмо. Прочтя его, я отправил копию с верным человеком к Гембицкому, сам же собрался в путь как можно скорее и выехал к вам. Ваше величество, — повторил он, — прочтите сами его оригинал, и примете решение, стоит ли оно моей спешки и потраченного вами времени.

В просторной комнате для совещаний, где стоял малый трон, кроме короля и Острожского присутствовали и помянутый Сигизмундом епископ Гембицкий вместе с подканцлером Феликсом Крыским, а также верный сторонник короля маршалок коронный Сигизмунд Гонзага-Мышковский. Именно Крыскому подал письмо через своего слугу Острожский, тот принял распечатанный свиток, украшенный лентой с древним литовским гербом Пагоня, и подал его королю. Сигизмунда покоробило ощущение, что кроме него, содержание письма известно в комнате для совещаний всем. Могли бы и пораньше ему сообщить, а не ломать тут комедию. Однако углубившись в чтение он отбросил эти мысли, слишком уж важным оказалось содержание письма.