На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Ох и гладко же стелет Януш Радзивилл, да жёстко спать будет, тут я уверен на все сто.

— И всё же слишком молод я, — снова попытался отказаться я, — кто же примет такого юного князя?

— Когда в его поддержку выскажется великий гетман литовский, — принялся перечислять Сапега, — великий канцлер литовский в моём скромном лице, виленский воевода и виленский каштелян, кто же посчитает вас, Михаил Васильич, слишком юным для княжеской короны?

Красиво подвёл — ничего не скажешь. Мол, без нас ты никто и звать тебя никак. Намёк более чем ясный, можно сказать, прямой.

— Что требуется от меня? — поинтересовался я.

До конца я ещё не решился идти на такой шаг. Я снова оказался на распутье, словно вернулся на несколько месяцев назад, во время триумфального возвращения в Москву после побоища с ляхами. Тогда я имел все шансы свергнуть дядюшку, запереть его в монастырь и самому надеть на голову шапку Мономаха. В тот раз я шанс свой на престол упустил, решил, что не нужна Русскому царству новая смута. Но литовской земле я ничем не обязан, как и всем этим Радзивиллам с Ходкевичами и уж точно ничем не обязан Сапеге, стоявшему, уверен, за амбициозным планом Сигизмунда, приведшего польского короля под стены Москвы. Здесь уж я могу куролесь как душе угодно — ничто не держит, что называется.

— Лишь высказать нам, собравшимся здесь, — ответил Ходкевич, — своё прямое и недвусмысленное согласие.

Я поднялся на ноги, окинул взглядом всех их, оставшихся сидеть. Лишь Кшиштоф Радзивилл-младший встал вместе со мной и чтобы сгладить неловкость, подкинул пару полешек в камин, после чего уселся обратно.

Честно говоря, чувствовал я себя прямо на как вступительных экзаменах. Сидит такая вот комиссия важных дяденек и тётенек, правду тут одним дяденьки, и смотрит на тебя. Давай, мол, покажи, на что способен, вьюнош, а мы поглядим на тебя и оценим подходишь ты вообще или лучше тебя в три шеи погнать.

— Я выражаю прямое и недвусмысленное согласие принять корону великого князя литовского по праву родства с князем Витовтом, — заявил я, стараясь одновременно смотреть им всем в глаза. — Но и от вас, панове, желаю получить гарантии.

— Какие же? — первым поинтересовался сметливый Сапега.

Я уселся обратно в своё кресло и обратился не к нему, а сперва к гетману Ходкевичу.

— Пан Ян Кароль, — сказал ему я, — вы отошлёте в Варшаву гетманскую булаву.

— Я уже в немилости? — удивился тот.

— Отнюдь, — покачал головой я. — Это будет знаком того, что вы отказываетесь от регалий, полученных от польского короля, потому как власти его над собой более не признаёте. А равно и остальные, панове, в грамоте об отказе исполнять решения Люблинского сейма, вы должны отказаться от своих должностей в Речи Посполитой. Потому что такого государства для нас больше нет.

Последняя фраза моя повисла в комнате, легла тяжким грузом на плечи всем собравшимся. Теперь, когда я произнёс её, прямо и недвусмысленно, как и хотел гетман Ходкевич, всем стал понятен масштаб нашего мятежа.

— Да, панове, — добавил я. — Ведь вы сами затеяли не просто рокош против королевской власти, на который имеете право, но настоящий мятеж. Вы ведь даже великими князем меня избрали, тем самым низложив Жигимонта. Отныне никто в Литве не должен звать его вашим величеством, ибо нам, — я сделал упор на этом слове, — он более не сюзерен.

— Справедливо, — первым пришёл в себя вовсе не Сапега, но Кшиштоф Радзивилл-Сиротка. — То, что мы затеваем рокошем уже не назовёшь, потому все слова князя Михаила, — обращение ко мне у него прозвучало несколько двусмысленно, — справедливы. В манифесте, который должны мы все подписать, надо отказаться от всех польских должностей и приложить к нему вашу булаву, пан гетман.

— Справедливо, — вслед за ним повторил Ходкевич, — вот только князя должен утвердить сейм. Без этого власть его не будет легитимной.

— Предлагаете ехать в Варшаву, — усмехнулся Сапега, — и созвать сейм по случаю отказа от решений, принятых в Люблине?

Просто так стать правителем нельзя. Даже если ты природный царь, каким были Иоанн Васильевич и сын его Фёдор. Даже у нас, в Русском царстве, нужно, чтобы тебя утвердил Земский собор, лишь после этого ты считался настоящим, принятым всей землёй, всем миром, правителем. В том, кстати, была одна из главных проблем моего царственного дядюшки. Не чувствовал он под собою страны, не на что было ему опереться, потому и поторопился он надеть шапку Мономаха и провозгласить себя царём всея Руси без Земского собора. За то и звали его боярским царём.

— У Литвы до Люблина был свой сейм, — напомнил ему Ходкевич, лишь слегка усмехнувшись шутке канцлера, — который и утверждал кандидатуру великого князя. Пускай уже тогда это была чистая формальность, однако это вовсе не значит, что так будет и теперь. Вторым манифестом мы должны созвать в Вильно вальный сейм, где подтвердить право князя Михаила на литовскую корону, и там же сформировать Раду, чтобы было кому проводить в жизнь решения великого князя.

— Но сейм имеет право созывать великий князь, — покачал головой Радзивилл-Сиротка.

— Раз мы манифестом будет низлагать Жигимонта, — тут же нашёлся Сапега, — то в Литве будет бескняжье,[8] что развязывает нам руки.

— И отдаёт бразды правления старику Войне? — невесело усмехнулся князь Сиротка. — Но я что-то не вижу воспитанника иезуитов, епископа виленского, среди нас.

— В Вильно есть не только Война, — осторожно высказался его младший брат. — Можно привлечь представителя другой церкви.

— Если ты про кальвинистов, — покачал головой его дядюшка (хотя родство их, наверное, столь же дальнее как и моё с царём Василием, однако углубляться в эти дебри никто не стал и я вслед за самим Кшиштофом-младшим считал князя Сиротку его дядей), — то их здесь слишком мало, да и своих епископов среди них нет, как я знаю.

— Но кроме кальвинистов и лютеран на литовской земле остались ещё православные, — вмешался Сапега. — В Вильно свой архимандрит Леонтий и вот к нему-то и стоит обратиться, тут ваш племянник, пан Кшиштоф, прав.

— Это уже попрание святой католической веры, — разочаровано покачал головой князь Сиротка, — и я против этого. Если вы желаете идти по этому пути и дальше, то без меня.

— Нам придётся самим определить интеррекса, который не будет духовным лицом, — предложил Ходкевич. — Епископ Война, как верно сказал пан Кшиштоф, никогда не пойдёт с нами против короля, особенно если во главе будет православный князь. Но и за православным примасом никто не признает власти интеррекса. Нам остаётся лишь одно — сломать эту традицию на корню и предъявить всем литовского интеррекса, лицо светское.

— И кто же по вашей мысли, пан гетман, может им стать? — тут же поинтересовался к него князь Сиротка.

После того как объявил всем этим панам о своё решении принять из их рук великокняжеский венец, я всё больше помалкивал. Пускай думают, что всё решают сами. Тем более что пока мне и вмешиваться не приходилось. Они уже готовы были столкнуться лбами, да так что искры во все стороны полетят. Вот только мне этого не надо. Если мятеж погрязнет в спорах между его лидерами, поражение его неизбежно и лично моя судьба вполне может оказаться весьма печальной. Если сейчас эти двое не договорятся, и князь Сиротка попросту покинет собрание, можно расходиться, а мне лучше сразу прыгать в сани и мчаться к границе. Дома, даже в опале, выжить будет проще.

— Лишь двое из нас могут стать претендовать на этот чин, пан Кшиштоф, — уверенно ответил ему Ходкевич. — Без лишней скромности скажу, что это я и вы, пан. Ибо кто кроме великого гетмана литовского и воеводы виленского может брать бразды правления княжеством после низложения монарха.

— И вы готовы принять на себя эту ношу? — иронически глянул на гетмана князь Сиротка.

— Быть может, мне выступить судьёй в этом вопросе, — предложил я, и все взгляды тут же оказались направлены на меня. Я снова почувствовал себя перед приёмной комиссией, вот только теперь — к добру или к худу — я точно сумел удостоиться их внимания. — Должность пана гетмана старше вашей, пан Кшиштоф, насколько я успел понять государственное устройство Великого княжества, верно? — Радзивилл кивнул, хотя взгляд его от этого сильно похолодел. — Однако, пан гетман, должность ваша более военная, интеррекс же, как я понимаю, должен решать и цивильные задачи. Я ничуть не хочу умерить ваших заслуг, пан гетман, и ваших, пан Кшиштоф, однако считаю, что виленский каштелян Иероним Ходкевич подойдёт на должность интеррекса лучше вашего. Мы же с вами, панове, сосредоточимся на делах военных, в которых разбираемся лучше всего.