На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Люблинский сейм лишил нас вольностей и прав, — с искренним сожалением добавил князь Кшиштоф Радзивилл-Сиротка, — сделав Литву лишь придатком Короны Польской, а не верным союзником, как было до того.

— И что же, — спросил я у Сапеги, — по тем универсалам, кто больше заплатит за войну — Корона или Великое княжество?

Он ничего не ответил, да и не нужен мне был ответ.

— Всегда с нас три шкуры дерут, — вместо канцлера ответил Януш Радзивилл. — В Короне считают мы тут по серебру ходим да с золота едим. За все войны от Сигизмунда до Сигизмунда платила Литва, кровью и золотом.

— И всё же не подчиниться мы не имеем права, — стоял на своём князь Сиротка. — Альтернатива подчинению лишь одна…

Он не произнёс слова рокош, которое уже звучало не раз, однако оно, непроизнесённое, повисло в воздухе, будто призрак.

— Желаете сказать мне, панове, — как будто бы несерьёзно обратился к ним я, — что я на бунт против короля вас подбиваю.

— Битый король наш желает поправить свои дела за счёт новой войны, — решительно заявил Сапега, — да только не видит того, что этим ведёт Речь Посполитую к полному и окончательному краху. Даже если ему откроют ворота Москвы, удержать ваше царство ему не под силу. Владислав станет лишь марионеткой на троне, им будут крутить бояре, а права на польский трон он потеряет. Триединая монархия, которой, быть может, и грезит наше величество — лишь химера. Воплотить её в жизнь не выйдет никогда. Сенат не даст хотя бы и потому что, как верно сказали вы, Михаил Васильич, магнатам потесниться придётся, чтобы принять в свои ряды новых шляхтичей, русских.

— Шляхта и магнаты твёрдо стоят за свои золотые вольности, — поддержал его Януш Радзивилл, — и как в первое бескоролевье побоится, что нахватавшийся в Москве царских замашек Владислав станет вводить в Речи Посполитой московские порядки.[7]

— Сдаётся мне, панове, — произнёс я, — мы говорим об одном и том же, но я не понимаю вас. К чему вы ведёте?

— К тому, пан Михал, — уверенно заявил гетман Ходкевич, — что иначе как рокошем это противоречие не разрешить.

— А всякому рокошу нужен лидер, — поддержал его Лев Сапега.

И все собиравшиеся в комнате магнаты выжидательно уставились на меня.

Вот чего вы от меня хотите, вельможные паны! Сделать меня вожаком, знаменем своего мятежа, а в случае проигрыша — козлом отпущения. Красиво, ничего не скажешь. И ведь, уверен, за этим стоит Лев Сапега, нельзя же стать великим канцлером и не быть при этом первостатейным интриганом, вроде паука-тенётника, сидящего в центре своей паутины и плетущего, плетущего её мелкими движениями лап. Я почти въяве увидел этого паука с лицом Льва Сапеги. Но и остальные мало отличаются от него, разве что молодой Кшиштоф Радзивилл, да только он тут на вторых ролях при старшему брате и дядюшке. У тех-то не только титул, который формально ничего не значит в Речи Посполитой, но и немалые должности, а у него пока ничего вроде того же титула да кое-каких земель и нет за душой.

— Вы на меня намекаете, Лев Иваныч, — прямо в лоб, без малейшей вопросительной интонации в голосе, произнёс я. — Но я ведь молод ещё. Даже пан Кшиштоф, самый годами младший среди вас, меня лет на десять старше будет, если не поболе.

— Вы не один из нас, Михаил Васильич, — честно ответил Сапега. — Ни Радзивилл, ни Сапега, ни Ходкевич не может встать во главе рокоша, ибо тогда он станет рокошем Радзвиллов, Сапеги или Ходкевича.

— А какой же рокош вам надобен? — удивился я.

— Виленский, если вам угодно, — вместо него высказался Ходкевич, — или даже более того вселитовский.

— Литва скорее объединиться вокруг Радзивилла, Ходкевича или Сапеги, — возразил я, — но не вокруг чужака на вашей земле.

— Не стоит забывать, что вы, Михаил Васильич, князь из Рюриковичей, — заметил Сапега, — что роднит вас с великим князем литовским Витовтом.

Тут пришлось напрячь память князя Скопина, чтобы понять, что он имеет в виду. Однако тот был прилежным учеником и заучивал родственные связи между правителями государств и виднейшими родами назубок. Без этого, наверное, в те века представителю высшей аристократии было никак нельзя, что во Франции, что в Польше, что в Русском царстве.

С Рюриковичами великих князей литовских роднила дочь Витовта от второй жены Анны, Софья Витовтовна, жена великого князя московского Василия и мать Василия Васильевича, прозванного Тёмным, ослеплённого Дмитрием Шемякой и его присными Иваном Можайским и Борисом Тверским. Конечно, ветвь Скопиных-Шуйских даже близко не подходила к царской, однако даже такое эфемерное родство имело значение.

На самом деле сказанное Сапегой было просто чудовищной крамолой. Это уже не просто рокош — законное право всякого шляхтича на мятеж против короля, если оный шляхтич и его единомышленники считают свои права и золотые шляхетские вольности попранными тем самым королём. Нет, слова Сапеги это не рокош — это уже измена, потому что намёк на моё, пускай и дальнее, и эфемерное родство с Витовтом имеет куда более далекоидущие последствия.

— Вы моим именем желаете разорвать все унии с Короной Польской? — снова напрямик, как не привык, наверное, хитрый канцлер, поинтересовался я. — И посадить меня на престол в Вильне? — добавил я, не дав ему опомниться.

— Никто из нас не вправе претендовать на титул великого князя, — осторожно ответил Сапега, — ибо мы не в родстве с Гедиминовичами, в отличие от вас, Михаил Васильич.

Стать великим князем литовским — весьма заманчивая перспектива, вот только все эти сидящие в удобных креслах паны никогда не дадут мне реальной власти. Все они мечтают об одном, сделать меня своей марионеткой, чтобы плясал и болтал, что нужно им, когда они будут дёргать за ниточки. А если всё пойдёт плохо, то меня же можно будет и продать королю, потому что я чужак, ни с кем не связан, и более того присвоил себе титул, на который прав не имею. Тогда-то моё родство с Витовтом будет уже не в счёт. Красиво задумано, вельможные паны, да только я всегда могу отказаться, и уехать в Москву.

Но что ждёт меня там? Окончательная опала за невыполненное поручение от государя. А если и не она, так не мне, но всему Русскому царству по весне туго придётся. Сигизмунд снова пойдёт с великими силами, и литовские магнаты поддержат его деньгами и солдатами, ведь слухи и доносы об их собраниях до Варшавы доберутся точно, и они будут всеми силами демонстрировать лояльность королевской власти. Пускай Сигизмунд идёт на Москву, лишь бы на них внимания лишнего не обращал. А выдержит ли Русское царство двойную интервенцию сейчас, когда армия истощена Московским побоищем и была распущена без должной оплаты, когда шведы взяли Новгород и треплют наши северные земли, когда власть царя слаба как никогда, а в самой Москве только и ждут изменники-бояре. Очень сильно сомневаюсь, что выдержит. Даже мне тогда будет не под силу спасти Отечество, не чудотворец же я в конце концов. А значит надо соглашаться, вот только если все эти вельможные паны считают, что я стану играть по их правилам, стану удобной марионеткой и разменной фигурой в их игре с королём, то они очень сильно заблуждаются. Им, в отличие от своего государя, каким бы он ни был, я ничего не должен, и потому руки мои развязаны, я могу творить тут всё, что хочу. Как говорится, я здесь проездом, и на литовском престоле задерживаться не собираюсь. Моё место в Москве, рядом с царём, и никак иначе. Но если сейчас я могу послужить государю и Отечеству здесь, на литовской земле, так тому и быть.

Затеять смуту в стане врага — лучше не придумаешь. Даже если ничего из этой затеи не выйдет, и мы потерпим неудачу, а я расстанусь с головой где-нибудь в Варшаве, это уж точно сорвёт планы весеннего похода короля на Москву и подарит Русскому царству и моему дядюшке, по крайней мере, год мира с ляхами. Я на это очень сильно надеялся.

— Да и для вас, пан Михал, — поддержал Сапегу Януш Радзивилл, — это будет наилучший выбор. Вас не обласкали за победу над Жигимонтом под стенами Москвы, и за прежние тоже. Ваш государь и родич не спешит ценить заслуги тех, кто действительно верен ему и сражается за него. Но всё же вы не измените ни ему ни Отечеству вашему, коли примете венец великого князя литовского. Ведь не на Москву вы полки двинете, но на Варшаву для борьбы с общим врагом нашим Жигимонтом Польским.