Деньги не пахнут 6 - Константин Владимирович Ежов

– Остальные суверенные фонды ведь тоже поверили.

Ответственность рассеется, словно дым над вечерним Гудзоном. Поэтому многие предпочли вложить хоть немного – для видимости, для страховки. Пусть даже символически, чтобы потом сказать:

– Мы были в игре.

Но вот беда.

– Средняя сумма инвестиций – десять миллионов, – тихо проговорил аналитик, сжимая в руках распечатку.

Для таких структур это было почти оскорбление. Десять миллионов – капля в океане, монета, брошенная в фонтан на удачу. Обычно частные инвесторы вкладывают десятки миллионов, семейные офисы – сотни, а институциональные игроки распоряжаются миллиардами.

– Всего девять миллиардов собрали, – продолжил аналитик. – А потом ты объявил soft close…

До саммита планировалось устроить полноценное roadshow – серию встреч, презентаций, визитов. Но Платонов закрыл двери, объявив "мягкое закрытие" фонда, словно подтянул струны на скрипке. Теперь новые деньги не принимались – только старые партнёры могли увеличить долю. Это создавало эффект нехватки, подталкивало к решению.

– Цель-то одиннадцать целых три десятых миллиарда, – нахмурился аналитик. – Осталось два с лишним. Думаешь, они сами дольют?

В его голосе звенела тревога, но Платонов лишь усмехнулся, глядя в окно, где вечерние огни Манхэттена складывались в узор из золота и стекла.

– Всё в порядке. Время ещё есть.

– Время? Его осталось меньше десяти дней.

– Этого хватит.

Он сказал это почти шёпотом, будто знал то, что не мог знать никто другой.

***

Десять дней – срок короткий. Но деньги, обещанные после soft close, уже начали двигаться: подписи поставлены, контракты оформлены. Оставшиеся два миллиарда с хвостиком будто выжидали сигнала – события, что должно случиться через десять дней.

Скука, однако, подкрадывалась. Рабочие ритмы притихли, всё шло по инерции. Тогда Платонов решил позволить себе малую роскошь – то, что всегда умело отвлекать.

– Шесть спален, семь ванных и восемь террас, – напевно произнёс агент, открывая очередную дверь.

Любовь к осмотрам элитной недвижимости осталась ещё со старых времён – хобби, которому удавалось вернуть ясность мысли.

Пахло свежей краской, кожей дорогой мебели и едва ощутимым ароматом жасмина из расставленных по углам ваз. Сквозь панорамные окна Манхэттен сверкал, как драгоценный камень, отражённый в зеркалах из стекла и стали.

– Такого пентхауса с террасами в этом районе почти не найти, – увлечённо рассказывал агент. – Сейчас на рынке всего три подобных предложения.

Платонов шагал по мягкому ковру, слыша, как пол под каблуками ритмично откликается. Пространство было полным света и воздуха, каждая деталь дышала безупречным вкусом – мрамор, латунь, дерево, холод стекла.

– Сколько? – спросил он, оборачиваясь.

– Сорок миллионов долларов. Но если оплатить наличными, сможем опустить до тридцати пяти.

Тридцать пять миллионов – цена, что могла бы шокировать обывателя. Но в мире больших денег это не столько покупка, сколько заявление.

Может показаться безумием – обставлять пентхаус в тот момент, когда фонду не хватает миллиардов. Но подобное поведение не было капризом. Это – часть игры.

Роскошь в мире финансов служит не утехе, а оружием. Она доказывает уверенность. Успешные управляющие фондов скупают частные самолёты и картины не ради удовольствия, а ради имиджа, ради демонстрации силы.

Это плата за престиж.

Как и роса на мраморе, богатство должно блестеть, иначе никто не поверит в его реальность.

Пусть фонд покажет хоть сотню успешных сделок, но стоит руководителю жить скромно – и инвесторы почувствуют тревогу. А уверенность, как известно, пахнет не цифрами, а кожей свежего салона Bentley и дорогим виски, медленно стекающим по стенкам хрусталя.

Проблема заключалась лишь в том, что время выбрало неудачное – слишком рано для активных действий, ведь пока ещё не удалось получить ни цента прибыли. Но и ждать было нельзя: чуть замешкайся – и свободного мгновения не останется вовсе. К тому же место, на котором остановился взгляд, обещало рост и надёжность – тут не могло быть убытков.

В воздухе стоял запах дорогой полировки и свежей краски; солнечные лучи скользили по стеклянным стенам будущей гостиной, разбиваясь на мягкие блики. Под ногами гулко отзывалась мраморная плитка, когда в коридоре раздался голос:

– Можно поговорить?

На пороге появился Пирс – совершенно не тот человек, которого хотелось бы видеть в подобной обстановке. Агент, мгновенно почувствовав перемену в воздухе, вежливо извинился и, тихо прикрыв за собой дверь, исчез.

Пирс не стал тратить время на любезности:

– Не лучше ли сейчас отменить этот ваш "мягкий закрытый раунд"?

Последние дни он звонил почти ежедневно, и каждый раз получал одно и то же: "занят". Похоже, теперь терпение лопнуло – раз уж решил заявиться лично.

В голове мелькнула мысль: "Откуда он узнал, где именно искать?" Даже на миг показалось, будто за спиной кто-то следит. Взгляд невольно стал жёстче, но Пирс, не обратив на это внимания, продолжал с нажимом:

– Я ведь тебя рекомендовал, а теперь ты разгуливаешь по всему городу, рассказывая о каких-то "чёрных лебедях" и пандемиях. Естественно, инвесторы нервничают!

Слова его резали воздух. Было видно – устал от уговоров, жалоб и вопросов тех самых институтов, что он привёл.

– Допустим, – процедил он, – пандемия возможна. Но ведь ты сам говорил, что она начнётся в течение месяца?

– Нет, Пирс, ты не расслышал. Речь шла о пяти, максимум шести годах.

На лице Пирса отразилось недоверие, почти раздражение.

– Пять лет? Да кто станет ждать пять лет, чтобы увидеть результат?

В мире инвестиций пять лет — целая вечность. Ни один фонд не стал бы держать деньги так долго. Именно поэтому стоило добавить в рассказ "промежуточный маяк" – нечто, что укрепит веру в происходящее. Например, намёк на вспышку лихорадки Эбола.

Ситуация напоминала покупку земли: кто поверит, что участок когда-нибудь подорожает до пятидесяти миллионов, если он пока стоит копейки? Но стоит цене хотя бы раз подскочить до десяти – и очередь желающих мгновенно вырастает.

– Симптомы появятся раньше, – прозвучало уверенно. – Через пару месяцев США охватит страх перед Эболой.

Пирс посмотрел так, будто услышал не слова, а набор бессмысленных звуков.

В 2014 году вирус действительно достиг пика – худшая вспышка за всю историю. Болезнь, прежде ограниченная глухими деревнями Африки, на этот раз шагнула в города, распространяясь с пугающей скоростью. Гвинея, Сьерра-Леоне, Либерия – цепочка