Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

Николай Николаевич на секунду замер. Он посмотрел на собеседника, то бишь меня, с новым, пронзительным вниманием, словно впервые увидел. Прошлое причудливым образом сплелось с будущим в этом поезде, медленно приближавшимся к Царскому Селу.

— Впервые слышу, чтобы он так говорил, — честно признался он. — Но сказано хорошо. Очень хорошо. Лаконично и метко.

— Осталось только добавить авиацию, — с горячностью добавил я, вкладывая в свои слова юношеский энтузиазм. — Во времена дедушки авиации ведь не было, а то он, я уверен, непременно назвал бы и её нашим верным союзником!

— И очень может быть, — вполне серьезно, без тени насмешки, согласился Великий Князь. Он смотрел теперь куда-то мимо меня, в запотевшее окно, за которым уже спускались ранние сумерки. — Но, друг мой, не забывай, что главная, испытанная сила России — это всё-таки сухопутные войска. Пехота и конница. Это сталь, о которую сломает зубы любой враг.

— И артиллерия! — с восторгом подхватил я, словно давно ждал этой реплики. — Артиллерия — бог войны! А потом кавалерия, лихая, бесстрашная! И пехота — наш русский чудо-богатырь! Наши пушки, Mon General, это же так величественно, так мощно! — И, подкрепляя свои слова вещественным доказательством, я порывисто протянул Великому Князю несколько новеньких фотокарточек.

Николай Николаевич наклонился вперед. Он отложил в сторону свой изящный портсигар, бережно взял карточки. Одну из них он поднес к глазам, но свет был уже слабоват. Тогда он, слегка щурясь, вытянул руку, пытаясь на расстоянии рассмотреть снимок, на котором была запечатлена грозная и прекрасная мощь той самой России, чьим верным солдатом он был всю свою жизнь и чье возможное будущее сидело сейчас напротив него в лице тринадцатилетнего мальчика с горящими глазами. Меня, Государя Наследника Цесаревича.

— Возьмите, — я протянул ему увеличительное стекло в простой, но добротной серебряной оправе. Годы, проведенные под палящим солнцем Кавказа и в дымной атмосфере штаб-палаток, давали о себе знать, но очки Великий Князь носить наотрез отказывался, считая их унизительной уступкой возрасту, неприличной для кавалериста. — Это маленькая карточка, Аркадий потом увеличит в своей лаборатории, и лучший отпечаток непременно попадет в мой личный вагон, в коллекцию.

Николай Николаевич молча взял стекло, и его привыкшие к тонкой работе с картами пальцы бережно обхватили ручку. Он вновь склонился над фотографией гаубиц, схваченных в момент выстрела. — Да, впечатляет. Сюда пристроим? — ткнул он пальцем в свободное пространство на стене вагона, затянутой темным тисненым сафьяном.

— Места много, — махнул я рукой с видом полновластного хозяина, коим в данном купе и являлся. — Хоть весь вагон увешайте. У меня тут целая серия и Кавказа, и Крыма, и наших северных широт, и Байкала.

Стекло помогло. Великий Князь внимательно, с профессиональным интересом штабиста, изучающего незнакомый театр военных действий, водил увеличительной линзой по орудиям, по лицам орудийного расчета, по траве, по стоящим неподалеку ящикам. Наконец, он удовлетворенно хмыкнул — звук глухой, но довольно одобрительный.

— Английская вещица? — поинтересовался он, вертя стекло в руках и отмечая, должно быть, безупречность шлифовки и точность линзы.

— Германская, — с гордостью поправил я. — Мне дедушка подарил. На тринадцатилетие. Целый комплект: атлас мира издательства Юстуса Пертеса и это вот увеличительное стекло, чтобы рассматривать мельчайшие детали. Очень полезная штука.

На лице Николая Николаевича вновь промелькнула тень легкого недоумения, смешанного с любопытством. Казалось, мои дедушки ставят его в тупик.

— Какой дедушка? — переспросил он, откладывая стекло на стол.

— Дедушка Вилли. Император Германии, — простодушно пояснил я.

— Император… — протянул князь, и в его голосе послышались сложные, трудно различимые ноты. Возможно, он вспомнил и свои визиты в Берлин, и парады, и совместные маневры, и те сложные узлы дипломатических и династических отношений, что связывали три великие империи — Российскую, Германскую и Австро-Венгерскую. Узы, которые сейчас, на его глазах, готовы были превратиться в удавки. Он еще раз медленно, с какой-то внезапной тяжестью в движениях, осмотрелся вокруг, будто ища подтверждения реальности этого странного диалога в скромной обстановке купе, и, наконец, сказал, глядя на меня прямо и серьезно:

— Алексей, давай поговорим. Как взрослый человек с взрослым человеком. Оставим на время пионеров и патроны.

— Извольте, Mon General, — скромно ответил я, стараясь придать своему голосу максимально степенные, «взрослые» интонации.

Николай Николаевич откинулся в кресле, сложил руки на коленях, и его лицо приняло выражение сосредоточенной суровости.

— Так. Скажи мне, Алексей, а зачем, по-твоему, вообще нужна России армия? Не для сбора пятачков, а в самом главном, коренном смысле.

Я на секунду задумался, подбирая точные слова. Мне хотелось блеснуть эрудицией, показать, что я не просто мальчишка, увлеченный мундирами и пушками.

— Армия, — начал я чётко, как по учебнику, — это организованная вооружённая сила государства, предназначенная для защиты его суверенитета и национальных интересов путём ведения войны или предотвращения её начала посредством сдерживания. Иными словами, — добавил я, стремясь к совершенству, — армия есть высший и конечный инструмент для проведения государственной политики в тех случаях, когда дипломатия исчерпывает себя. Инструмент, действующий методом организованного физического насилия.

Великий Князь слушал, не перебивая, его густые брови были слегка приподняты.

— Это кто тебе так складно растолковал? — спросил он, когда я закончил. — Не сам же ты до этого додумался?

— Нет, — честно признался я. — Это определение мне дал в личном письме граф фон Мольтке, начальник германского Генерального штаба. Я спросил у него, как у крупнейшего специалиста, и он был так любезен, что подробно ответил.

На сей раз изумление на лице моего собеседника было неподдельным. Он даже кашлянул, поправляясь в кресле.

— Мольтке? Младший? Письменно? Ну что ж… — он покачал головой. — Хорошо, пусть будет так. Определение, надо сказать, исчерпывающее. Германская точность. А известно ли тебе, мой юный друг, другое изречение, куда более старое: государственный деятель, который видит, что война неизбежна, и не может решиться нанести удар первым, виновен в преступлении против своей страны.

— Разумеется, дедушка! — оживился я, снова получив возможность блеснуть познаниями. — Это сказал Карл фон Клаузевиц, прусский офицер, состоявший, кстати, одно время на службе у государя Александра Павловича, моего прапрадедушки. Участник Бородинского сражения, где был, если не ошибаюсь, квартирмейстером в корпусе Уварова. Награжден за ту кампанию золотым оружием «За храбрость», а впоследствии нашими орденами: святой Анны второй степени, святого Георгия четвёртого класса и святого Владимира четвёртой степени, — отбарабанил я заученную биографию.

Николай Николаевич смотрел на меня с нескрываемым изумлением, в котором, впрочем, проскальзывала и доля уважения.

— Однако… — произнес он медленно. — Ты и впрямь многое знаешь, Алексей. Многое для своих лет.

— Знание — не самоцель, знание — это инструмент в руках человека, который должен уметь им пользоваться, — продолжил я сыпать подходящими к случаю цитатами, чувствуя, что произвожу хорошее впечатление.

— Именно так, — серьёзно согласился Великий Князь, и его лицо вновь стало мрачным. — Инструмент. Так вот, слушай меня внимательно, как взрослый. Сейчас, в эту самую минуту, над всей Европой нависла большая война. Война, подобной которой свет не видывал. Она неизбежна, как осень после лета. И начаться она может в любой момент, от любой искры.

— Но она уже идет, разве нет? — вставил я. — Между Австро-Венгрией и Сербией. Об этом все газеты пишут.

Николай Николаевич с пренебрежением махнул рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.