Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

— Это не война, Алексей. Это так, войнушка. Потасовка. Знаешь, как у мужиков в деревне бывает: сходятся стенка на стенку, и для зачина, для потехи, выставляют вперёд молодёжь, пусть пустят первую кровь, первую юшку. А уж потом, если запал серьезный, в дело вступают настоящие, взрослые бойцы. Так и здесь. Сербия — та самая молодёжь, которую выставили вперёд.

— То есть это вроде разминки? — уточнил я, стараясь понять его метафору.

— Именно что разминки! — хлопнул он ладонью по колену. — Предварительный раунд. А настоящая война, главная битва гигантов — она вся впереди. И она придёт непременно!

— Я тоже так думаю! — горячо подхватил я, польщенный, что мои собственные умозаключения совпадают с мнением такого авторитета. — Противоречия между державами таковы, что мирным путем их не решить! Ан-та-го-нис-ти-ческие противоречия. Пора, наконец, платить по всем старым счетам.

— Правильно мыслишь, — Николаю Николаевичу моя горячность и серьёзность очевидно пришлись по душе. В его глазах появилось одобрение. — Верно схватываешь суть. И в такой ситуации самое важное — не прозевать момент, не опоздать с нанесением первого, сокрушительного удара. Как и учил нас Клаузевиц. Промедление смерти подобно.

— Да только вот беда, — вдруг сказал я, придавая голосу толику сомнения, которое, должно быть, удивило моего собеседника. — Как его, этот удар, нанесёшь-то? В полную силу?

— В каком смысле? — нахмурился Великий Князь.

— Ну, вот посудите сами, — начал я рассуждать, встав и подойдя к глобусу, что стоял рядом с книжным шкафом. — У нас, по общему признанию, первая в мире армия. И по численности пехоты, и по качеству кавалерии — казаки наши ничуть не уступают кирасирам дедушки Вилли. Вы согласны?

— Согласен, — кивнул Николай Николаевич. — Русский солдат — лучший в мире.

— Артиллерии у нас тоже много, и снарядов заготовлено за последнее время изрядно, верно?

— Верно, — подтвердил он, но в его голосе уже послышалась настороженность, будто он предчувствовал, к чему я клоню. — У нас прекрасная артиллерия.

— А до противника достать всё равно не можем, — продолжил я, добавляя горечи в голос. — Вот в чем главная закавыка. Как до него достать-то? Он, этот противник, сидит себе на своем туманном острове, за широким проливом, словно хитрый лис на горе, и в ус не дует. Посуху до него не доберёшься — не наше это дело, по воде ходить. А флота, чтобы перевезти и высадить десант хотя бы в миллион штыков, у нас, увы, нет. И в обозримом будущем не предвидится.

Николай Николаевич, слушавший меня до этого с благосклонным вниманием, теперь смотрел с искренним, неподдельным изумлением. Его брови поползли вверх, а на губах застыло недоуменная улыбка.

— Погоди, погоди, какой десант? Ты о чём? Кого ты имеешь в виду? — переспросил он, как бы проверяя, правильно ли расслышал.

— Англичан, конечно, кого же ещё? — добавил я удивления к его удивлению. — Кто же наш главный, исконный противник, как не англичане?

Великий Князь откинулся на спинку кресла, и по его лицу пробежала тень какой-то сложной, быстро сменяющейся эмоции: растерянность, ирония, а возможно, и лёгкое беспокойство.

— Ты хочешь сказать, — произнес он медленно, растягивая слова, — что ты всерьёз рассматриваешь возможность войны с Англией? С Британской империей?

— Ну, а с кем же ещё? — пожал я плечами, как если бы речь шла о чем-то очевидном. — Это же они всегда были источником всех наших бед. Кто ударил нам в спину в Крымскую кампанию? Англичане. Кто свои броненосные суда подводил к стенам Кронштадта и обстреливал наши берега? Англичане. Кто пытался захватить нашу Камчатку, нашу землю? Опять они. Ну, и французы, конечно, тоже виноваты, куда без них, — добавил я с презрительной гримасой. — Наполеон Москву сжёг? Спалил дотла! И вообще зла натворил, со времен Батыя Русь такого не видывала. И, опять же, спелись тогда с Англией, против нас же! В Крыму. Нет, дедушка, — заключил я с непоколебимой уверенностью юного максималиста, — такое не забывается. Это в учебниках истории написано.

Николай Николаевич слушал, и на его лице все явственнее проступала странная улыбка — не то снисходительная, не то грустная. Казалось, он видел перед собой не живого мальчика, а призрак давно ушедших времен, призрак той самой политики, что царила при дворе его деда, Николая Павловича.

— Интересно, — промолвил он задумчиво. — Очень интересно. И как же ты, мой юный стратег, представляешь себе нынешний расклад сил в Европе? Поделись.

— О, это очень просто! — воскликнул я, почувствовав себя в своей стихии. Мне казалось, что я разгадал великую тайну европейской дипломатии. — Англия точит зубы на Германию. Очень уж ей, владычице морей, не нравится, что кайзер Вильгельм строит могучий флот и теснит её с первого места в мире. Но сама-то Англия воевать на суше боится — у неё сухопутной армии толком и нет, против туземцев разве. Вот она и пристегнёт к этой войне Францию, которая до сих пор в обиде на немцев, с семьдесят первого года. Вдвоём-то они надеются пощипать германского орла. Но вот беда: опасаются России. Сильно опасаются. Потому что если Россия поможет Германии — ну, просто встанет на её сторону, — то не видать англичанам и французам победы как собственных ушей. Потому-то англичане, эти хитрецы, стараются перетянуть и нас на свою сторону. Уж тогда они точно победят малой кровью. Малой, разумеется, английской кровью: будут сидеть себе на своем острове, флотом командовать, нас с немцами подзуживать, ну, может, для виду пяток-другой дивизий на континент и высадят. А основные потери, всю тяжесть войны, будем нести мы, русские, и французы. И Германия, конечно, тоже. А чем все закончится? Германию разгромят, Франция и Россия ослабнут, потеряют по миллиону, а то и по два солдат. И все пряники достанутся Англии. Да только не дождётся коварный Альбион! — с жаром воскликнул я, шлёпнув ладонью по глобусу. — Не дождётся! Зачем нам, спрашивается, воевать с Германией? У нас к Германии претензий нет никаких. На их земли мы не заримся — своих, слава Богу, хватает. На нас Германия в прошлом веке не нападала, в отличие от некоторых. Так что нет, нет и еще раз нет!

Великий Князь выслушал эту тираду с каменным лицом. Лишь легкая судорога подергивала его щеку.

— А как же братья-сербы? — тихо спросил он, глядя куда-то мимо меня. — Их, выходит, мы должны бросить на произвол судьбы? Оставить один на один с Австрией?

— А чего они ждали? — с безжалостной прямотой подростка ответил я. — Знали, на что идут, затевая все эти тайные общества и покушения. Своего государя убили, жену его убили самым варварским образом, нет, показалось мало, давай следующих, убили эрцгерцога и опять же его жену. Они не знают чести. Впрочем, — добавил я, внезапно спохватившись и осознав, что зашёл, пожалуй, далеко, — это будет решать Papa. Государь Император. Я же лишь свое частное мнение высказал. Как и договаривались: взрослый человек — взрослому человеку.

Наступила тяжёлая тишина. Условная. Поезд едет, колёса стучат.

Николай Николаевич сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Его лицо стало вдруг усталым и очень старым. В его холодных глазах я прочел что-то такое, что заставило сердце сжаться. Это было не гнев, не раздражение — нечто гораздо более страшное: разочарование и отчуждение.

— Что же, — наконец проговорил он ледяным, официальным тоном, каким говорят на протокольных приемах с иностранными дипломатами. — Было очень… познавательно узнать твое мнение, Алексей. Благодарю за беседу. Не смею больше отнимать твое время. Отдохни. Хотя, — он взглянул в запотевшее окно, за которым мелькали огни приближающейся станции, — уже скоро и конец пути.

Он тяжело поднялся из кресла, поправил китель и, не глядя на меня, направился к выходу из купе. Его высокая, прямая фигура вдруг показалась мне сгорбленной.

— Дедушка! — окликнул я его, внезапно вспомнив. — Вы портсигар забыли.

Он остановился, обернулся. На его лице не было ни прежней отеческой снисходительности, ни любопытства, ни даже простой вежливости. Это было лицо незнакомца.