Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

— Точно так, Ваше Императорское Высочество, — сдержанно и очень достойно ответил Аркаша. И, развернувшись с щегольской выправкой на военный манер, вышел из купе. Следом, путаясь в ногах, поспешил и Коля.

Дверь закрылась. Я остался лицом к лицу с гигантом в кресле, чей суровый взгляд теперь был прикован ко мне безраздельно.

— Итак, Mon General, — сказал я, возвращаясь на свое место и принимая непринужденную позу. — Ваше желание выполнено. Мы одни. Теперь я весь внимание.

Глава 5

15 сентября 1917 года, пятница

Разговор

Великий Князь Николай Николаевич не торопился. Он покинул кресло и прошелся по купе с той несколько театральной величавостью, которая была ему свойственна и которая так шла к его гигантской, поджарой фигуре, к лицу аскета и солдата. Он словно давал собеседнику — в данном случае мне — время осознать всю значимость момента. Минуту он постоял спиной к проплывающим за окном пейзажам, взглядом бывалого кавалериста окинул скромную обстановку вдруг ставшего маленьким купе, затем вернулся к креслу и легко, молодцевато опустился и подвигался на сидении, обживаясь, как обживается на новом месте крупный хищник, чуждый суете, но привыкший к комфорту.

Осмотрелся вокруг с видом человека, который на мгновение забыл, где он и зачем здесь оказался. Взгляд его, холодный, пронзительный, цвета клинка кавалерийской шашки, скользнул по стенам, по занавескам на окне, за которым мелькал унылый русский пейзаж. Казалось, он искал что-то знакомое, какую-то точку опоры в этом временном пространстве. Наконец, его длинные, жилистые пальцы, привыкшие сжимать и поводья породистого скакуна, и эфес парадной шпаги, совершили давно заученное движение: он достал из внутреннего кармана кителя изящный, плоский портсигар и тяжелую золотую зажигалку. И первое, и второе было произведением лучших ювелиров мира, вероятно, Фаберже, вещами, говорящими о его положении больше, чем любые титулы. Портсигар блеснул в слабом свете угасающего дня холодным блеском платины.

— Где тут у тебя пепельница? — голос у Великого Князя был низкий, хрипловатый, скомканный, как будто простуженный от бесчисленных смотров на плацу под осенним ветром.

Я выпрямился, польщенный и смущенный одновременно.

— Для вас, Mon General, везде!

Великий Князь нахмурил свои знаменитые густые брови, отчего лицо его сразу приняло грозное, почти свирепое выражение, хорошо знакомое всем генералам его штаба.

— Это в каком смысле — везде? — переспросил он, подчеркнуто медленно. Он терпеть не мог двусмысленностей, особенно в устах младших.

— У меня нет пепельницы. Так что… пепел можно стряхнуть куда угодно, — пояснил я.

— Нет пепельницы? — Николай Николаевич отставил в сторону неподожженную папиросу и уставился на меня с искренним, почти профессиональным изумлением, с каким он мог бы созерцать внезапно возникшую на поле брани неприятельскую батарею. — Это непорядок! Безобразие! Сейчас же прикажу, и тебе принесут пепельницу из моего личного вагона! У меня их там, кажется, с десяток наберётся.

— Не, не нужно, мне пепельница ни к чему, я ведь не курю, — поспешно возразил я.

Великий Князь откинулся на спинку кресла, и на его суровом лице на мгновение мелькнуло что-то вроде усмешки.

— Не куришь? — переспросил он с комическим недоумением. — Тебе же, если не ошибаюсь, четырнадцать лет? В твои годы я, помнится, уже вовсю дымил, как гигантский пароход трансатлантической компании! Да меня за это дядьки-гувернеры чуть ли не пороли.

— Мне только тринадцать исполнилось, — с достоинством поправил я. — И потом, я пионер, а пионеры не курят. Это не полагается.

— Пионер? — Великий Князь повторил слово, медленно перекатывая его на языке, будто пробуя на вкус незнакомое заморское блюдо. — Это… Это, кажется, нечто вроде скаута? Такая английская затея, бой-скауты?

— Лучше. Намного лучше! Скауты — это действительно английская затея. А пионеры — наше, российское, отечественное. У нас свои законы и свои задачи.

— Но почему же, скажи на милость, в число этих задач входит отказ от курения? — не отступал Николай Николаевич, с наслаждением наконец-то прикуривая папиросу. — Вредно для здоровья, что ли? Так я тебе скажу, мой друг, на войне и не такое вредно бывает.

— Расчёт, Mon General, чистый расчёт! — я загорелся тем особым огнем фанатичной убежденности, который присущ умненьким юных идеалистам. — Пачка дешевых сигарет стоит ровно столько же, сколько один винтовочный патрон. А хороших папирос — и того больше. Вот вы, Mon General, скажите честно, сколько примерно пачек выкуриваете за год? Прикиньте!

Николай Николаевич задумался, выпуская струйку дыма в потолок.

— Право, не считал. Две, наверное, в день… а в дни маневров и того больше. Выходит… изрядно. Весьма изрядно.

— Вам простительно, — снисходительно, почти по-взрослому ответил я. — Вы — генерал от кавалерии, вы — герой Кавказа и Дунайской армии. Вам многое дозволено. Но что дозволено Юпитеру, как говорили древние, то не дозволено быку. И уж тем более — гимназисту. А я посчитал! — я поднял указательный палец, придавая своим словам вес математического доказательства. — Если каждый пионер в России не будет тратить деньги на папиросы, а будет откладывать эти гроши и передавать их в ДОСААФ, то только на эти сэкономленные средства наша армия получит дополнительно больше миллиона патронов в год! Ну как? Хорошо я придумал? — закончил я, уже явно напрашиваясь на похвалу, как хороший, старательный мальчик, решивший сложную задачу.

Николай Николаевич слушал меня с возрастающим интересом. Исчезла рассеянность, в глазах появилось понимание. За внешней детской забавой он, как опытный стратег, сразу увидел нечто серьезное: волю, организацию, систему.

— Хорошо, — медленно и серьезно согласился он. — Расчет верный. Солдат должен считать патроны. Это похвально. Но просвети меня, дружок, что такое ДОС… этот самый ДОСААФ? Никогда не слыхал о таком ведомстве.

Я просиял. Мой план начинает находить признание на самом высоком уровне!

— Добровольное общество содействия Армии, Авиации и Флоту! — произнес я гордо, с пафосом, словно зачитывая манифест. — Его пока, правда, нет, но оно непременно будет! Я уверен! И оно будет не только для пионеров, не только для гимназистов — для всех патриотов России! От мала до велика. Рубль — неси рубль! Пятачок — неси пятачок! Ничем не побрезгаем. Один пятачок, конечно, пустячок, а если миллион таких пятачков? Я уже и программу разработал! — я говорил все быстрее, захлебываясь от восторга. — Первый этап — скромный, на сто тысяч патронов…

— Погоди, погоди, — перебил Великий Князь, делая успокаивающий жест рукой с тлеющей папиросой. — Ты же минуту назад говорил о миллионе?

— Не всё сразу, Mon General, не всё сразу! — с умным видом ответил я. — Мой камердинер, Михайло Васильич, говорит, что широко шагать — портки порвать. Это — народная мудрость. Сначала мы наберем сто тысяч патронов — это будет наш первый успех, он воодушевит массы! Потом — миллион. А там, глядишь, и на настоящий аэроплан замахнемся. Так и назовем: «Пионер». На собранные пионерами деньги. А дальше, кто знает, может, и до миноноски дорастем. Но главное не это! — я понизил голос. — Главное, что каждый пионер выучится стрелять из нагана, из винтовки, из пулемета «Максим», ориентироваться на местности без карты и читать карту, как книгу, окапываться, бросать гранату…

— Постой, постой, — снова остановил его Николай Николаевич, и в уголках его строгих губ заплясали веселые морщинки. — Вижу, ты нашу армию любишь?

— Больше жизни, Mon General! Не выразить словами! — я даже округлил глаза от искренности. Ну, попытался. — Мой дедушка как говорил? Он говорил, что у России есть только два верных, неизменных союзника: её армия и её флот. Вот!

— Дедушка? — переспросил Великий Князь, и на его лице промелькнула тень легкого недоумения.

— Государь Император Александр Александрович, Миротворец, — с почтительным придыханием пояснил я.