Огненная царица - Мэй Линь

– Нашлись добрые люди, – отвечал он, ухмыльнувшись. – Ну, а ты-то сам как себя чувствуешь?

– Неважно, – признался я.

Однако старичок, похоже, уклонялся от ответа, и это мне не нравилось. Каким-то образом меня перетащили в этот дом, набили морду моему слуге, задают наводящие вопросы… Нет, как сказал бы на моем месте любой китаец, вопрос был неинтересный.

– Зачем вы нас искали? – спросил старик.

– Кого – вас? – уточнил я, хотя уточнять было, кажется, нечего. Видимо, все-таки меня нашли именно те, кого искал я.

Старик глянул прямо на меня. Зрачки его потемнели, словно два колодца, и колодцы эти манили меня к себе, лишали воли к сопротивлению. Однако я стряхнул наваждение.

– Я – глава даосской школы Сокровенных Небес, – произнес старик. – Меня зовут наставник Чжан. Это мой ученик У Цай. Кто ты такой, и почему ты здесь?

Почему я здесь – на этот вопрос, думаю, они бы лучше меня могли ответить. Однако, судя по виду, даос не был настроен шутить, а здоровенный У Цай и вовсе глядел волком. Надо отвечать, отвечать точно и правдиво, однако предмет разговора уж слишком интимный. Я заколебался…

– Не могли бы мы поговорить наедине? – спросил я старика.

Легкое беспокойство отразилось на лице У Цая.

– Еще не хватало довериться заморскому черту, – пробормотал он.

Однако старик кивнул ему головой, и тот, по-прежнему ворча, пошел к выходу. По дороге он небрежно прихватил за шиворот поджавшего ноги Сяо Гу и легко, словно пакет с картошкой, вынес его из дома.

Я посмотрел на старика. Лицо его изменилось, он глядел на меня как будто с легкой снисходительной улыбкой.

– Вы правы, – наконец вымолвил я. Слова почему-то давались мне с трудом. – Я искал вас.

Я умолк. Мысли разбредались в разные стороны. Я знал, что нужно бы сказать, но не знал, как произнести это вслух.

– Так зачем ты нас искал? – спросил старый даос. Голос его звучал участливо.

И тогда я решился.

– Мой учитель при смерти, – сказал я. – Я хочу, чтобы вы спасли его…

* * *

Мы с наставником Чжаном сидели на большом каменном валуне, поросшем рыжим мхом. Тот на три четверти навис над пропастью, чудесным образом держась за скалу и не отрываясь от нее, словно прирос еще в те в незапамятные времена, когда Паньгу [25] создал небо и землю.

В лицо нам дул сильный ветер, от которого все тело наполнялось невиданной силой. Казалось, шагни вперед – и не упадешь в бездну, а взлетишь над ней, словно птица.

Вид, распростершийся перед нами, захватывал воображение. Впереди изумрудно зеленели поросшие лесом горы, прямо под нами расползлись деревенские домишки, с такой высоты казавшиеся меньше спичечных коробков.

Несмотря на ветер, ни единый волосок в прическе старого даоса не выбился из-под гребня.

В сердце моем царил холод. Холод и безнадежность.

Полчаса назад позвонил Юра и сказал, что учитель умер.

Я не поверил. Это не вмещалось в мое сознание. Я легче поверил бы в то, что погибнет мир, чем в то, что погибнет учитель. Да, врач сказал, что спасти его нельзя, что он обречен. Но ведь врач не знал его, а я знал…

Очнулся я только к вечеру. На лбу моем лежал прохладный компресс, надо мной сидела юная китаянка. Лицо ее показалось мне знакомым.

– Где я вас видел? – спросил я.

Она улыбнулась и ничего не ответила.

Я смотрел на нее, смотрел не отрываясь. Снова, как тогда в больнице, казалось очень важным вспомнить. Вспомнить, где я видел ее.

Я так и не вспомнил…

Теперь мы с наставником Чжаном сидели на каменном валуне, который на три четверти висел над пропастью; я же, сидя на нем, висел над пропастью на девять десятых. Не знаю, как так вышло, что я просто не сделал шаг вперед… Наверное, виной тому был наставник Чжан – он был строгим и мягким одновременно.

– Значит, сам Тай рассказал тебе про нас? – настойчиво переспросил наставник.

Я кивнул. Мне трудно было говорить, в горле словно ком застрял.

– Как это вышло? – не отставал Чжан-лаоши.

Я покачал головой. Мозги работали плохо, сердце билось неровно, замирало, холодели пальцы.

– Пару лет назад, – выговорил я с трудом, – мы с ним беседовали, и он вдруг сказал, что если что-то случится, я должен знать: есть такие люди. Есть такой орден.

– Есть такой орден, – повторил старый даос и тяжело вздохнул. Некоторое время мы сидели молча, только ветер овевал нас, да листья на старом тополе тихо трепетали.

– Чему учил тебя наставник Тай? – спросил старик.

Я пожал плечами.

– Учил традиционному ушу. Учил тайцзицюань.

– Это все? – спросил старик после некоторой паузы.

Я молчал. Какой смысл в разговорах, если все уже случилось?

Однако даос, похоже, так не считал.

– Он говорил тебе о цели тренировок? О главном их смысле?

Я пожал плечами.

– Ну, – сказал я. – Однажды. Сказал, что цель наших занятий – борьба со злом…

Я вдруг вспомнил этот день, вспомнил очень ярко. Мы выехали в лес всей школой, жарили шашлыки. В какой-то миг я оказался рядом с учителем. Мы были в толпе, но как будто совсем одни. И я, сам не зная почему, спросил у него тогда:

«В чем смысл наших занятий?»

Он посмотрел на меня с каким-то особенным интересом и, чуть поколебавшись, неожиданно сказал:

«Борьба со злом».

Я не понял тогда этого ответа, да и мудрено было его понять. С каким еще злом, почему? Понятно, что борьба со злом – это вообще дело любого порядочного человека, но борьба со злом посредством тренировок?..

– Да, – повторил Чжан задумчиво. – Борьба со злом.

И продолжал, словно уже только для себя самого.

– Когда-то мы боролись со злом. Это было давно. Сейчас мы только ограничиваем зло, удерживаем его в берегах, чтобы оно не выплеснулось и не затопило мир. Но плотина наша источилась, она хрупка…

Я слушал его с каким-то болезненным любопытством. Опять загадки, иносказания. Почему бы не сказать все прямо, по-человечески?

– Он учил тебя дао-цзяо? – внезапно спросил старик.

Я поднял голову. Вот, значит, что его волнует!

– Нет, не учил, – сказал я. – Только тайцзицюань.

Даос покачал головой.

– Только тайцзицюань… – сказал он с горечью. – Всего-навсего тайцзицюань. Подумать только, какая мелочь… Тайцзицюань ведь можно научиться в любом парке, в любом дворе, да просто включи телевизор и учись. Нет человека, который бы не знал тайцзицюань, позанимался неделю – и сам сможешь учить любого.

Мне стало стыдно за свое легкомыслие.

– Я не то имел в виду, – проговорил я.

Старик только