Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

Глубоко за полночь, когда я был полностью погружен в процесс, дверь со скрипом отворилась. Я вздрогнул и едва не выронил инструмент. На пороге стоял Поликарпов. Он вернулся. И был уже не просто пьян, он был в той стадии, когда алкоголь обостряет все чувства до предела.

Он, пошатываясь, подошел к верстаку, посмотрел не на меня, а на фибулу в моих руках, освещенную тусклым светом огарка. Я успел сделать уже многое. Царапина исчезла, став частью нового, более сложного узора. Поверхность начала обретать благородный, матовый блеск.

Он смотрел долго, его пьяный угар, казалось, испарялся. На его лице отразилось сначала недоверие, потом — изумление. А затем — звериный блеск. Жадность. Он увидел починенную вещь, увидел деньги. Большие деньги. И славу.

— А ну-ка, дай сюда! — прорычал он, протягивая руку.

Я медленно поднялся, заслоняя собой работу. Я все еще был тем же худым подростком, но за последнее время тело начало меняться. Не знаю почему. Питание, вроде, не улучшилось. Зато сил я тратил ровно столько, сколько надо. Плечи немного раздались, в руках появилась сила. В руке я все еще сжимал тяжелый чеканочный молоток. Я просто держал его. Но костяшки пальцев, сжимавших рукоять, побелели.

— Это теперь моя работа, — заявил он, но как-то неуверенно, увидев мой холодный взгляд. — Ты — мой подмастерье. Значит, и все, что ты делаешь — мое. Отдай.

Он сделал шаг вперед, пытаясь выхватить фибулу. Я не отступил.

— Заказчик придет утром, — сказал я так холодно, как только мог. Голос не дрогнул. — Отдадим вместе. Он должен видеть, кто работал.

Поликарпов замер. Его пьяный разум лихорадочно соображал. Он посмотрел на фибулу, потом на меня, на молоток в моей руке. Ввязаться в драку сейчас? Рискованно. Этот щенок стал… другим. Крепким. Злым. А завтра утром придет князь. Лучше решить все на трезвую голову.

Он криво ухмыльнулся.

— Вместе так вместе, щенок.

Он развернулся и вышел из мастерской. Я услышал, как снаружи лязгнул тяжелый железный засов. Опять запер меня. Эдакое тактическое отступление.

Я остался в ловушке. Завтра утром он откроет дверь и перед лицом князя заявит, что это — его работа. И мне придется либо молчать, либо надеяться, что настоящий эксперт сможет отличить руку гения от лап пьяного дилетанта.

Вместе с тревогой я ощутил и странное облегчение. Теперь не было пути назад. Все ставки были сделаны. Оставалось только одно — работать.

Я снова склонился над верстаком. Огарок свечи отбрасывал на стены пляшущие тени, превращая убогий сарай в алхимическую лабораторию. Я надел на голову свою самодельную лупу, и мир снова обрел кристальную четкость. Мое оружие, мое творение, мой единственный союзник в этой ночной битве.

Я взял самый тонкий резец и начал работать. Моя лупа позволяла мне видеть каждый микроскопический сдвиг металла. Царапина перестала быть царапиной. Она начала превращаться. Еще до прихода «родственника», я преобразил ее. Сейчас же я продолжил дело. Я продлил ее, сделал более плавной, добавил изгибы. Через час на ее месте уже была тончайшая, изящная ветвь плюща, которая, казалось, всегда была частью узора, органично обвивая центральный элемент фибулы.

Дальше — химия. Поверхность фибулы была тусклой, безжизненной. Ей не хватало глубины. Я приготовил свой состав для чернения серебра. Поликарпов использовал для этого простую серную мазь, дававшую грязный, нестабильный цвет. Мой рецепт был сложнее — сульфид калия и нашатырный спирт. Он давал глубокий, бархатно-черный цвет с синеватым отливом, который был невероятно стоек. Я аккуратно нанес его на углубления в узоре, а затем тщательно отполировал выступающие части, создавая поразительный контраст между матовой чернотой фона и ярким блеском серебра. Узор ожил, стал объемным, рельефным.

И, наконец, самая сложная часть — застежка. Старое крепление было уничтожено. Я мог бы сделать простую иглу, как сделал бы любой мастер этого времени. Но я решил, что именно застежка должна стать моим «почерком». Она должна была продемонстрировать инженерную мысль.

Я столкнулся с проблемой. Для надежной пружинной застежки нужна была пружинная сталь. А у меня были только старые швейные иглы, которые были слишком хрупкими. Несколько часов я бился над созданием пружины, проводя сложный процесс закалки и отпуска металла на углях, контролируя температуру по цвету каления. Дважды игла ломалась в моих руках, сводя на нет всю работу. Я сдержал рвущееся наружу проклятие. Время уходило.

Пришлось отказаться от сложного пружинного механизма в пользу более простого, но не менее изящного решения. Шарнирный замок с фиксатором. Я выточил из остатков иглы крошечную подпружиненную (используя уже не сталь, а упругость самого серебра) защелку, которая входила в паз и надежно фиксировала иглу. Это было не так технологично, как я хотел изначально, но гораздо надежнее и остроумнее всего, что могли сделать в этой эпохе. На эту работу ушли последние, самые напряженные часы ночи. Пальцы онемели. Глаза горели, несмотря на идеальную оптику.

Когда забрезжил рассвет, я откинулся на спинку стула. Работа была закончена. Я посмотрел на свое творение. На верстаке лежала совершенно новая вещь. Элегантная, стильная, безупречная в каждой детали. Она выглядела так, словно ее создал придворный ювелир в своей парижской мастерской. Это был мой лучший аргумент.

Я убрал все инструменты, тщательно замел следы своей ночной работы. Фибулу я положил на самый центр верстака, на чистую тряпицу. Теперь оставалось только ждать прихода заказчика.

Я сделал все, что мог, вложил в этот маленький кусочек металла все свои знания и мастерство.

Утренний свет едва пробивался сквозь мутный бычий пузырь, когда в дверь мастерской громко постучали. Раз, другой. Я вскочил. Из-за перегородки донесся пьяный стон и ругань Поликарпова. Он, шатаясь, прошел к двери, гремя засовом.

— Какого черта так рано… — начал было он, но, увидев гостей, осекся.

На пороге стоял вчерашний помещик, а рядом с ним — высокий, элегантный молодой человек в щегольском дорожном сюртуке. Его лицо выражало скуку и легкое презрение ко всему окружающему. Князь Оболенский? Он брезгливо оглядел убожество нашей мастерской.

— Ну что, дядюшка, — обратился он к помещику с ленивой усмешкой, — пропил мои деньги или все же привел свою реликвию в порядок?

Поликарпов, мгновенно протрезвев от страха и раболепия, расплылся в подобострастной улыбке. Он метнулся к верстаку, оттолкнув меня в сторону, и схватил фибулу.

— Вот, ваше сиятельство! — заискивающе провозгласил он, протягивая вещь князю. — Как велено было. Всю ночь трудился, не покладая рук, дабы угодить вашему