Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

В кабинете возникло напряжение. Началось «перетягивание каната». Аракчеев видел в Григории гениального оружейника, практика, который даст армии немедленное технологическое преимущество. Сперанский — гениального инженера-системотехника, который даст толчок всей промышленности и обеспечит победу в долгой, изнурительной войне. Оба они были правы. И оба хотели заполучить этот уникальный человеческий ресурс в свое полное и безраздельное распоряжение.

Когда спор достиг апогея и в голосах министров уже откровенно зазвучал металл, он поднял руку. Всего лишь легкий, почти незаметный жест, но он мгновенно оборвал их на полуслове. В кабинете повисла напряженная тишина, в которой был слышен лишь треск воска в канделябрах. Аракчеев замер, как солдат по команде «смирно». Сперанский опустил глаза, пряча торжество победителя, уверенный, что Государь сейчас примет его сторону.

— Господа, я вижу, что таланты мастера Григория востребованы. Это радует, — произнес он, и в его голосе не было и тени насмешки, лишь холодная государственная мудрость. — И поскольку его дар столь многогранен, было бы неразумно, и даже расточительно, ограничивать его рамками одного ведомства. Мастер Григорий будет служить Империи. В целом.

Он не отдал Григория никому. Он оставил его себе. Александр объявил, что мастерская на Невском проспекте отныне получает особый, доселе невиданный статус и будет находиться под его личным патронажем. Все заказы для мастера будут исходить непосредственно от Кабинета Его Величества.

— Проект гильоширной машины, — он посмотрел на Сперанского, — как дело государственной финансовой важности, будете курировать вы, Михаил Михайлович. Обеспечьте мастера всем необходимым. И проследите, чтобы его не отвлекали по пустякам.

Сперанский едва заметно склонил голову. Это была победа. Но не полная.

Затем взгляд императора переместился на Аракчеева, который стоял, сжав губы в тонкую линию. На его лице читалось откровенное разочарование.

— А вы, граф, займетесь не менее важным делом. Разработка новых измерительных инструментов и эталонов для артиллерийского ведомства. Я хочу, чтобы каждое наше орудие было с точностью до волоска. Мастер Григорий создаст для вас образцы, а вы обеспечите их внедрение в войсках. Без проволочек и казнокрадства.

Таким образом, Григорий не становился ни человеком Сперанского, ни человеком Аракчеева. Он становился человеком Императора. Его статус был уникален и чрезвычайно опасен. Он получал прямой доступ к вершине власти, но оказывался зажат между двумя могущественными и враждующими сановниками, которые теперь будут соревноваться за его время и талант. Любая ошибка, любой неверный шаг мог быть использован против него одним из кураторов. Это был не просто приказ. Это была гениально выстроенная система сдержек и противовесов, где он, Александр, оставался единственным арбитром, дергающим за ниточки.

— Надеюсь, господа, мы поняли друг друга, — заключил он, давая понять, что аудиенция окончена.

Довольный своим решением, он отпустил министров. Григорий Пантелеевич из ценного актива и модного ювелира за одно утро превратился в ключевую фигуру.

Глава 30

Вернувшись из храма, я заперся в своей каморке. Разговор со Сперанским задал новый, головокружительный масштаб. Кулибин. Имя, которое в моем прошлом мире было бронзой памятника, здесь оказалось единственным ключом к моей гильоширной машине, к броне, способной защитить от придворных пауков. Все остальное — заказы, интриги, даже этот недостроенный дом — отошло на второй план, съежилось до размеров пылинки на верстаке. Задача была одна: вытащить из забвения старого гения.

Я сел за стол, заваленный чертежами, и заставил себя думать как ювелир перед вскрытием уникального дефектного камня. Кто он, этот Кулибин? Я видел его ясно, как кристалл под лупой. Старый, обиженный, забытый гений. Человек, которому сначала дали все — доступ к императрице, мастерскую при Академии, безграничные средства, — а потом отняли, унизив и растоптав. Он — как уникальный, поврежденный механизм, редчайший хронометр Бреге, брошенный в ящик с ржавыми гвоздями. К такому нельзя подходить с грубыми инструментами. Деньги? Он их отвергнет как подачку, как плевок на его седую голову. Приказ Государя? Он воспримет его как очередное насилие, как напоминание о том, что он всего лишь диковинная игрушка в руках власть имущих.

Нет, здесь нужен тонкий подход. Нужно найти его главную «пружину», его idee fixe, ту самую «самобеглую коляску», о которой говорил Сперанский, и предложить способ ее «починить». Не с позиции всезнающего спасителя, а с позиции равного. Ученика, пришедшего к Мастеру за советом, но с собственным, дерзким решением в кармане.

Я взял чистый лист плотной бумаги, расправил его на досках стола. Перо, обмакнутое в чернила, на мгновение замерло. Это будет приманка.

«Глубокоуважаемый Иван Петрович!» — вывел я, стараясь придать почерку почтительность, но не раболепие. Как же сложно привыкать ко всем этим «ятям». Я представился скромно: «молодой ювелир Григорий Пантелеевич, коему по высочайшей воле Государя Императора доверено попечение о развитии точных искусств в Отечестве». Затем — обязательная доза лести, без которой в этом веке никуда. Я писал о его «бессмертных творениях», о том, что для любого русского механика его имя — «путеводная звезда», а он сам — «первый гений Отечества». Все это было правдой, так что слова ложились на бумагу легко и без фальши.

А затем я перешел к главному. К наживке.

«Осмелюсь обратиться к Вам как собрат по точному ремеслу, терзаемый одной задачей, что, по слухам, не дает покоя и Вашему просвещенному уму. Речь о „самобеглой коляске“. Я много размышлял над этой великой идеей, пытаясь постичь ее механическую душу, и позволил себе некоторые предположения, кои и выношу на Ваш строгий суд».

Здесь я подошел к делу как ювелир-микромеханик, применяя логику часового дела к масштабам машины. Я не лез в дебри с двигателем внутреннего сгорания — он бы счел меня сумасшедшим. Я говорил на его языке пружин и шестеренок.

«Главная препона, как мне видится, в пружинной силе, ибо отдает она свою мощь неравномерно: вначале яростно, а под конец — лениво. Сие порождает движение рваное и недолгое. Но что, если уподобить нашу машину не простым стенным часам, а точному морскому хронометру? Что, если использовать не одну исполинскую пружину, что сложна в изготовлении и опасна при разрыве, а целую кассету из десятков малых, работающих последовательно через уравнительное колесо, фузею? Это даст ход более плавный, долгий и, что важнее, предсказуемый».

Я сделал паузу, перечитал. Звучало