Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

— Ты играешь с огнем, Петр. Но, — он сделал паузу, — огонь может не только обжечь. Он может и согреть. И осветить путь во тьме. Твоя затея рискованна, в ней есть изящество. И я, пожалуй, помогу тебе.

Оболенский удивленно поднял бровь. Он пришел за анализом, а не за помощью.

— Не смотри на меня так, — продолжил архимандрит. — Я пекусь не о твоих амбициях, а о стабильности престола. Вдовствующая императрица — это история именно об этом. Если твой гений поможет укрепить ее влияние и влияние «русской партии», то это будет полезным делом. К тому же, — добавил он, и в его голосе прозвучали деловые нотки, — если твой мастер действительно способен на чудеса, у Церкви тоже найдется для него работа. Наши ризы и оклады для икон давно не видели руки настоящего художника.

Он встал, намекая, что разговор подходит к концу.

— Продолжай свой прожект. Дай этому… Григорию, — он произнес имя с легким нажимом, словно пробуя его на вкус, — все, что он просит. Не мешай ему. Но наблюдай. Внимательно наблюдай. А я, со своей стороны, найду предлог, чтобы познакомиться с твоим «самородком». Я хочу поговорить с ним сам.

Князь тоже поднялся, чувствуя облегчение.

— Благодарю, ваше высокопреподобие.

— Благодарить будешь, когда твой мальчик создаст шедевр, а не опозорит тебя перед всем двором, — сухо отрезал Феофилакт. Он проводил племянника до двери. Уже на пороге он остановил его, положив свою холодную, сухую руку ему на плечо.

— Я поговорю с ним, — повторил он. — Я задам ему несколько простых вопросов. О Боге. О душе. О природе таланта. И я пойму, кто говорит его устами. Гений… или смутьян.

Он посмотрел на князя.

— Приглядывай за ним, Петр. И будь осторожен. Ибо если окажется, что ум этого мальчика заражен вольнодумством, ересью или, что еще хуже, он является орудием в руках тех, кто желает России не блага, а потрясений… то нам придется лечить и его талант, и его ум. А такое лечение, как ты знаешь, часто проходит в стенах крепости или монастырской тюрьмы.

С этими словами он закрыл дверь.

Князь Петр Николаевич Оболенский шел по коридорам Лавры, эхо его шагов казалось непривычно громким. Он получил то, за чем приехал — понимание ситуации и могущественную поддержку. Но вместе с этим он понял, что его игра стала намного сложнее.

Он хотел просто найти козырь для придворной партии. А нашел карту, способную перевернуть всю колоду. Одним своим существованием этот мальчишка привлек внимание и аристократов, и Церкви — силы, которая мыслила категориями вечности и действовала без спешки и суеты.

На его губах играла азартная улыбка.

Конец интерлюдии.

Глава 7

Санкт-Петербург

Имение Оболенских, сентябрь 1807 г.

Мы стояли посреди пустой комнаты. Бывшая кладовая во флигеле дворца Оболенского. Высокие потолки, большое, пыльное окно, выходящее во внутренний двор. Голые стены. Для князя это было просто помещение. Для меня — чистый лист. Холст, на котором я мог создать свой идеальный мир.

— Итак, Григорий, — Оболенский широким жестом обвел пустоту. — Это твое царство. Что тебе нужно для работы? Говори, не стесняйся. Верстак, тиски, молотки… Завтра же все будет.

Он ждал от меня простого списка, перечисления инструментов. Но я провел ночь не во сне. Я работал. Я достал из-за пазухи аккуратно свернутый лист бумаги. Это был готовый эскизный проект, набросок, полный пометок и расчетов.

— Если мы хотим делать вещи, которые поразят Императрицу, ваше сиятельство, нам нужно не натаскать сюда инструментов, — я развернул лист на широком подоконнике. — Нам нужно построить… машину. Место, где каждая деталь служит одной цели — созданию совершенства.

Оболенский с любопытством склонился над эскизом.

— Дымоход, как в трактире? — он ткнул пальцем в схему дымохода. — Моя мастерская будет вонять щами?

— Она будет пахнуть чистым металлом, а не угаром, — спокойно ответил я. — Это сохранит мои легкие и чистоту эмали, с которой предстоит работать. Любая копоть — это брак. Здесь, у окна, — я провел линию, — будет «мокрая» зона. Полировка, огранка. Здесь нужен свет и вода. А печной угол — в глубине. Чтобы грязь не летела на чистую работу.

— Логично, — неохотно признал он. — А это что? — он указал на самый сложный узел на эскизе.

— Гранильный станок. Моя идея. Ножной привод, система передач, но главное — вот этот узел. Суппорт с точной подачей. Он позволит закреплять камень и подавать его на диск с выверенным усилием и под идеальным углом.

— Занятная фантазия, — усмехнулся Оболенский. — А ты уверен, что эта твоя машина не развалится? Где ты найдешь мастера, который сможет такое собрать?

— Мастеров найдете вы. Лучших в Петербурге. А я буду стоять у них за спиной и руководить. Лично. Это, — я постучал по эскизу, — пока только идея, принципиальная схема. На детальную проработку узлов, на расчеты уйдут недели. И я не гарантирую, что все получится с первого раза. Это эксперимент. Рискованный. Зато если он удастся, мы сможем делать то, на что не способен ни один ювелир в Империи.

Оболенский долго молчал, вглядываясь в мои эскизы. Я видел, как в его голове идет борьба. Он был игроком и он явно взвешивал риски.

— Хорошо, черт возьми, — буркнул он наконец. — Это будет стоить мне целое состояние. Но если твои машины действительно заработают, и ты создашь шедевр для Императрицы… это вложение окупится сторицей. Я принимаю твой проект. — он посмотрел на меня, и в его взгляде не было дружелюбия. — Но учти, Григорий. Если это все пустые фантазии, и ты просто пускаешь мне пыль в глаза, я найду способ вернуть свои деньги. С процентами.

— Вы не пожалеете, ваше сиятельство, — ответил я.

— Я уже жалею, — криво усмехнулся он. — Но азарт сильнее. Приступай.

Он свернул эскиз.

— Будет сделано. Все, что нужно. Но результат — на твоей голове.

Следующие две недели флигель дворца Оболенского превратился в улей. Князь сдержал слово. Он обрушил на мой проект всю мощь своих связей и кошелька. С утра до вечера во дворе скрипели телеги, подвозившие дубовые доски, огнеупорный кирпич, железо, медь. Появились лучшие в Петербурге мастера: артель плотников, славившаяся