Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

— в голосе князя прозвучало раздражение. — Я подсунул ему три ловушки, которые и Дюваль бы не сразу разглядел. Реставрированную камею, старинный фальшивый дукат и «леченый» изумруд. Он вскрыл все три. Не как оценщик, который сравнивает с образцами. А как лекарь, который знает хворь. Он назвал мне точные технологии, которые использовали двести лет назад, чтобы скрыть дефекты. Он говорил о плотности сплавов, о следах стального резца на камне… Откуда у мальчишки из сарая такие познания?

Феофилакт на мгновение замер.

— А ты не думал, племянник, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой? — его голос стал вкрадчивым. — Возможно, этот мальчик — просто гениальный мошенник. Узнал о твоей страсти к диковинкам, разузнал про твою коллекцию, подготовился и разыграл перед тобой спектакль. Откуда ты знаешь, что он не подослан твоими врагами, чтобы втереться к тебе в доверие?

Оболенский помрачнел. Эта мысль, конечно, приходила ему в голову.

— Я тоже об этом думал. Но дело не в этом. Меня пугает другое. Его знания… они не просто обширны. Они… Он мыслит как… — князь подыскивал слово, — как ученый из Академии. И его поведение… В нем нет ни капли страха. Ни грамма раболепия. Он смотрит прямо, говорит веско, словно за его спиной десяток прочитанных университетов.

Князь встал и прошелся по келье, чувствуя, как его снова охватывает то беспокойство, что заставило его приехать сюда.

— Я боюсь не того, что он меня обманет, дядя. Я боюсь, что я нашел оружие, которым не смогу управлять. Я должен привязать его к себе. А для этого мне нужно знать его главную слабость. А я ее не вижу. Кроме того, что он беден.

Он замолчал, остановившись перед своим дядей.

— Вот в чем моя игра. Я нашел свой «ключ» к сердцу Императрицы. Уникальный мастер, который создаст для нее шедевр. Я почему-то верю в это. Но я не понимаю, что это за ключ. Гений? Авантюрист? Или что-то еще?

Феофилакт долго молчал.

— А зачем тебе эта темная лошадка? — спросил он наконец. — Есть же Дюваль. Признанный мэтр, его имя — уже рекомендация.

— Вот именно поэтому, — ответил Оболенский. — Дюваль — звезда. Он независим. Он капризен. Его слава — это его слава. А этот мальчик… он полностью зависит от меня. Он — мой личный инструмент. Его гений будет служить моим целям, а не только своему кошельку. Я создам ему имя. И он будет обязан этим именем мне. Но чтобы правильно использовать инструмент, я должен понимать, как он устроен. И чего от него ждать.

Архимандрит Феофилакт слушал племянника, его тонкие пальцы мерно перебирали черные костяшки четок. Его лицо оставалось бесстрастным. Он не спешил с выводами. Он, как искусный следователь, начал поочередно выдвигать и отбрасывать версии, наблюдая за реакцией князя.

— Возможно, все просто, Петр, — сказал он наконец. — Ты ищешь тайну там, где ее нет. Мальчик мог быть незаконнорожденным сыном какого-нибудь опального иностранного мастера. Француза, бежавшего от революции, или немца-инженера. Тот мог тайно обучать его, передавая свои секреты, а потом умер. А мальчик теперь просто скрывает свое происхождение, чтобы не навлечь на себя гнев властей.

Оболенский покачал головой.

— Я проверял. Первым делом. Поднял церковные книги. Родители — простые петербургские мещане, умерли от оспы пять лет назад. Поликарпов, этот пьяница, — действительно его троюродный дядя, последний из родни. Нет там никаких иностранцев. Легенда красивая, но не сходится.

Феофилакт кивнул.

— Хорошо. Тогда второе. Талант, Петр, бывает и от Бога. Истинный гений, самородок, какими испокон веку славилась земля русская. Вспомни Ломоносова. Тоже ведь из простых мужиков, из холодных морей пришел. А стал первым нашим университетом.

— Ломоносов учился! — в голосе князя прозвучало раздражение. — Он грыз гранит науки годами. В Москве, в Марбурге, во Фрайберге! Он впитывал знания, которые уже существовали в мире. А этот… Это не талант, дядя. Это знание. Готовое знание, которого в России 1807 года быть не может.

Князь вскочил и снова заходил по келье.

— Я дал ему задание обустроить мастерскую. Так он принес мне проект. Откуда⁈ Откуда у семнадцатилетнего сироты, выросшего в сарае, знания инженера и архитектора?

Он остановился и посмотрел на дядю. В его голосе звучала плохо скрываемая тревога.

Феофилакт перестал перебирать четки. Он сложил руки на коленях и посмотрел на племянника долгим, тяжелым взглядом.

— Знание, Петр, бывает разным, — его голос стал тихим. — Бывает знание, что возвышает душу и служит Богу. А бывает знание безблагодатное. Холодное, механистическое, лишенное нравственного основания. Знание, которое дает человеку силу, но иссушает его душу. Ты говоришь, в нем нет страха раба. А есть ли в нем страх Божий? Есть ли в нем сострадание? Или только холодный расчет? Вот что опасно. Гений без души — это не дар. Это чудовище.

В келье стало тихо. Оболенский нахмурился. Он, гвардеец и вольтерьянец, никогда всерьез не думал о таких вещах. Но слова дяди, произнесенные здесь, в сердце православия, звучали зловеще.

— Ты думаешь… — начал он, но осекся.

— Я ничего не думаю. — Ответил архимандрит. — Сверходаренный юноша, чьи знания не имеют объяснения. Чье поведение не соответствует его статусу. Который появляется из ниоткуда в смутное для страны время… Это заставляет задуматься. Что ты намерен делать с ним дальше?

Оболенский вернулся в кресло. Он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией.

— Я дал ему финальную проверку. Заказ. Подарок для вдовствующей императрицы. Из огромного куска уральского малахита и россыпи мелких, дешевых алмазов.

— Зачем? Ты ведь и так уже убедился в его мастерстве, — спросил Феофилакт.

— Я проверил его как мастера, — ответил князь. — Теперь я хочу проверить его как гения. Одно дело — вскрыть обман. Другое — создать вещь, которая тронет сердце самой искушенной и строгой женщины в Империи. Если он сможет это, значит, он управляет не только металлом, но и человеческими душами. И вот тогда он действительно станет моим главным оружием. А если нет… — князь махнул рукой, — значит, он просто гениальный механик, которому нельзя доверять деликатные поручения. Отправлю его в одно из своих дальних имений. С глаз долой.

Он говорил уверенно, но сам понимал, что это — бравада. Он уже поставил на этого мальчишку слишком много. И теперь отчаянно хотел, чтобы тот справился.

Феофилакт слушал племянника, и на его тонких губах появилась