О мясе, кулинарии и убийстве животных - Уайатт Уильямс

раз с экспедицией, искавшей уголь на северном берегу Аляски. Были слухи о невероятных запасах, хранящих достаточно угля для целого флота китобойных судов. Это избавило бы от необходимости затратных поставок угля на север. Экспедиция обнаружила эти запасы: черные руды шириной в пять метров выступали на высоких скалах Корвин Блафф. Моряки попробовали сколоть немного угля, и первый же удар вызвал лавину, почти погубившую всех, сделавших эту находку. Эту идею забросили, и корабль направился в родные воды, но Брауэр решил продолжить ее в одиночку на санях, самостоятельно выбирая свои цели, двигаясь к самой северной точке, до которой он мог добраться.

В это время киты стали полезной частью современной жизни западного мира. Китовый ус, тонкая черная пластина, которой некоторые киты отфильтровывают еду из воды, был приспособлен для других потребностей. Он обладал многими полезными качествами: он был гибким и прочным. Его можно было использовать везде.

Извозчики на улицах Манхэттена погоняли своих лошадей хлыстами из китовых усов. Хорошо одетые дамы внутри их карет носили корсеты, также сделанные из китовых усов. Мужчина, проходящий по улице, защищал себя от дождя зонтом, и спицы этого зонта были сделаны из китового уса. Добравшись до дома, они зажигали лампы, горевшие на китовом жире. Даже матрасы, на которых они вместе спали, были сделаны из китового уса.

Вскоре после прибытия в Аляску Брауэр стал одним из самых успешных китобоев своего поколения. Он сколотил состояние за один сезон (в пересчете на нынешний курс это были миллионы долларов). Через несколько лет он мог бы забрать деньги и отправиться назад на Манхэттен, где его могли бы включить в Клуб исследователей, находясь в котором он вышел бы на пенсию далеко от Северного полярного круга. В его частично сфабрикованных воспоминаниях, опубликованных за несколько лет до его смерти в 1945 году под названием «Пятьдесят лет ниже нуля», Брауэр рассказал, что случилось вместо этого.

Корсеты вышли из моды. Хлысты были больше никому не нужны. «Тогда как раньше хороший хлыст с костяной сердцевиной был полезен для любой ночной поездки в карете, теперь юнцы стали разъезжать со своими девушками в новомодных каретах без лошадей»[52], – писал он. На рынке появился и быстро его захватил пластик, более дешевый, гибкий и податливый материал, чем китовый ус. Китовый жир был вытеснен продуктами нефтяной индустрии. Через несколько десятков лет за своим состоянием на северный берег Аляски будут отправляться не китобои, а нефтяники.

Когда рынок просел, Брауэр перестал ходить на китов, но все равно остался на Аляске. Он переориентировал свою фирму, Cape Smyths Whaling and Trading Company, на охоту за животными и торговлю мехами. Он жил в удобном доме с бильярдным столом и библиотекой. Он принимал гостей, желающих посмотреть на Арктику. Когда к нему домой пришел антрополог, искавший артефакты, Брауэр помог ему, наняв несколько местных детей для раскопок. Они обнаружили тысячи археологических останков, которые потом продали Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке. Детям заплатили жевательной резинкой.

Брауэр обычно ел то, что инупиаты называли «едой белых людей»: сосиски и тушеную капусту, яйца и бекон. Ему привозили бананы и апельсины из тропиков. Местных детишек пришлось учить, как их чистить. До этого они никогда не ели фруктов. Постепенно его торговая компания стала местом, где можно достать невиданную до приезда Брауэра еду: банки бобов, мешки муки, коробки чая, нарезанное мясо. В конце концов Брауэр стал первым бакалейщиком Укпиагвика.

Брауэр был дважды женат, и у него было больше десяти детей. Число ныне живущих его прямых потомков оценивается в 150–200 человек.

* * *

Мы высадились в полночь. На борту самолета нас было лишь несколько человек, мы вышли на пыльную улицу. Ночной ветер хлестал меня по лицу, стоял мороз, солнце было высоко на безоблачном небе. Я зажмурился, было слишком ярко, затем надел солнечные очки. Мимо проезжала побитая «Тойота», я помахал ей. Меня подвезли до единственного работавшего в этот час ресторана, Whale Inn. Я устал с дороги и был очень голоден, официантка принесла мне тарелку липкой курицы генерала Цо за тридцать долларов. Водитель подождал меня в ресторане, он сказал, что ему некуда спешить так поздно. Он был из Бирмы, прожил здесь уже несколько лет, не особо говорил по-английски. Он довез меня до проржавелого ангара на другом конце города. Я забронировал комнату в этом заведении, но там никого не было. Я нашел ключ к передней двери в поломанном пикапе, стоявшем перед помещением. Я лег в кровать, которая, как я решил, должна была быть моей, попробовал задернуть шторы. Солнце вышло несколько дней назад и не зайдет еще несколько недель.

Я плохо спал. Когда я проснулся, по положению солнца нельзя было определить, утро сейчас или ночь. Я сделал себе кофе, надел перчатки и пошел наружу бродить по холоду.

Я был на берегу Чукотского моря в пятистах километрах от Северного полярного круга. Узкий город, шириной в длину взлетно-посадочной полосы, тянется по берегу холодного и черного моря, пока вскоре не исчезает. Земля там резко срывается к северо-востоку, где-то в полутора тысячах километров от Северного полюса. Дороги здесь клали наискось к берегу, их прерывало несколько лагун, разделяющих город на три главных района. Из-за этого странного градостроительного шаблона ни одна улица не проходит через весь город или не окружает его как магистраль, хотя улица Стивенсона была близка к этому. Дороги никогда не асфальтировали. Это просто спрессованная грязь, как и тропинки любого города, находящегося где-то на границе.

Старые здания, построенные Брауэром и другими китобоями-янки, сгруппированы в южной части города. Это деревянные дома и церкви с колокольнями, покрытые смоляной черепицей и выкрашенные в простые цвета: белый, синий, красный. Они выглядят так, будто стоят где-то в Новой Англии. Приглядитесь и увидите грубые очертания острова Нантакет. Здесь не любят цветочные клумбы, не сажают пионы. Их дворы в прошлом были садами. Рога карибу хранят здесь как сухие ветки на улице Писокак. Собачьи упряжки, выцветшие, с давно поломанными лыжами, прислонены к стене у ближайшего дома северных скаутов. Пустые умиаки, с которых содрали державшие их раньше на плаву тюленьи шкуры, лежат как скелеты каноэ. Везде узлы и перевязи изношенных веревок. У каждого дома есть небольшая выставка лебедок, блоков, крюков, костей.

Будет неправдой сказать, что я не видел тут ни одного дерева. Во дворе недалеко от улицы Стивенсона была стойка, к которой гвоздями прибили листья пластиковой пальмы. Мужчина, живший в этом дворе, любил повторять шутку: «Здесь, в Барроу,