Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

с тех времен, когда мы ездили в Ватерлоо из Брюсселя всего два года назад, в сентябре 1926 года. Он выглядел гораздо старше, согнутая спина, но был очень элегантно одет – то есть лучше, чем в прошлый раз, и вместо единственной повязки на глазах носил черные очки при солнечном свете; у него была еще одна пара простых очков для помещений – мы зашли в ратушу и Дом Гёте: оба места были прекрасны. В ратуше, которая называется Ромер, каждый должен был сунуть ноги в огромные войлочные тапочки, прежде чем попасть на Главную Выставку, которая находится [в] огромном Императорском зале. Он бродил там один, разглядывая все подряд, пока немка читала длинную лекцию для посетителей; потом его заинтересовали красивые полированные плиты, и он рассеянно катался в своих тапочках по полу. Мы не сказали друг другу ни слова, но продолжали нервно улыбаться и жестами настаивать, чтобы другой первым вошел в дверь. Мы вышли из автобуса у дома Гёте, выйдя на улицу, он сказал мне, что это «прекрасный старый дом». Я ответил, что считаю его одним из лучших домов, которые я когда-либо видел, каким он и является, и что они больше не могут делать дома [таким образом]. Я сказал, что собираюсь вернуться в Старый город, который находится рядом с домом и который настолько близок к Эльфляндии, насколько мы когда-либо будем. Он сказал, что думает пойти «и заблудиться там на некоторое время» – как дурак, я был слишком неловок и слишком застенчив, чтобы попросить его пойти с ним. Я уверен, что он позволил бы мне: он хотел проявить дружелюбие, было бы замечательно, если бы я пошел с ним. Но я не пошел, теперь я должен ждать, когда мы встретимся в третий раз – в «Волшебный третий раз», – который будет в Дрездене или на небесах. Тогда я смогу заговорить с ним. Джойс держал правую руку на перевязи из черной ленты, когда сидел рядом со мной в автобусе, но он убрал ее, когда мы вышли из автобуса.

После того как я оставил его, я пошел по одной стороне улицы, а он – по другой, мы шли в сторону старого города. Я заглядывал в окна и смотрел на него краем глаза; в конце концов, я вернулся на Рыночную площадь, где находится Ратхаус, и зашел в старый дом из сказок братьев Гримм, где продают лучшее в мире вино «Апфель» и сосиски. Я заказал по два того и другого. Все это время я думал о Джеймсе Джойсе и о шансе, который я упустил. Я не был так уверен, как два года назад, когда его сын был с ним и сказал мне, что это был он; единственная причина, по которой я сомневаюсь в этом сейчас, заключается в том, что дважды это кажется таким невероятным. Ты не поверишь, если я расскажу тебе об одном элементе его костюма – на нем был старый французский берет, который он снимал и оставлял на сиденье автобуса, когда мы выходили где-нибудь, но он не казался неуместным. Кроме того, его «Портрет художника» – «Jugendbildnis», название на немецком – можно увидеть во многих книжных витринах, и лицо автора, я уверен, это лицо человека, с которым я был сегодня.

Я до сих пор часами смотрю на витрины и разглядываю книги, пока я мысленно не запомню названия всех, которые были напечатаны. Знаешь ли ты, сколько их было напечатано только в этой стране в прошлом году? Один книготорговец в Висбадене сказал мне, что тридцать шесть тысяч. Я уверен, что по крайней мере пятнадцать тысяч из них – это переводы произведений Голсуорси и Эдгара Уоллеса, а еще несколько тысяч – путеводители, потому что у них больше путеводителей и больше карт, чем у кого-либо в мире, так что остается всего шесть или восемь тысяч действительно великих авторов. Но эта цифра обескураживает – она оказывает двоякое воздействие на амбициозного и подающего надежды писателя: либо отбивает желание писать снова, либо подстегивает внести свой атом, поскольку нет никаких причин – насколько я могу судить – почему бы человеку с обычным умом и небольшим мастерством не стать одним из бессмертных ежегодных тридцати шести тысяч, если он того пожелает. Но это лишает ветра в парусах.

Алине Бернштейн

Вечер среды, 5 сентября 1928 года

Мое сердце и душа были в состоянии войны с немецким городом, и теперь это принесло мне своего рода мир и уверенность. Вчера вечером, придя в отель, я увидел на доске в вестибюле объявление на английском языке, в котором говорилось, что «члены „Тура 105“ должны быть готовы к девяти часам завтрашнего утра к экскурсии по городу, после которой будет подан обед. Отъезд из Кельна в 12:30[.]» Таким образом, за шесть дней и ночей эти люди пересекли страну, в которой я провел месяц. Я разговаривал с двумя старушками из Огайо, которые были в этом туре – они были очень милы и рассказали мне все, что они видели во время утренней поездки по городу. Одна из них все время говорила о «Козьем доме», я все думал, что же это такое, пока до меня не дошло, что она имеет в виду дом Гёте. Интересно, что сказал бы Гёте, если бы их услышал, – у него один из самых красивых профилей, какие я когда-либо видел, но, похоже, у него не было чувства юмора.

Алине Бернштейн

Вечер четверга, 6 сентября 1928 года

Однажды ты сказала мне, что была в этой части Германии и что это было несчастливое время для тебя. Кажется, ты сказала, что была здесь, во Франкфурте, что тут для тебя было мало интересного. Я думаю, ты ошибалась, и если бы ты приехала снова, то нашла бы здесь много интересного. Франкфурт – один из самых интересных городов, которые я когда-либо видел, когда я сегодня снова отправился в эти непонятные джунгли старых домов и начал осматривать некоторые из них, я вздохнул оттого, что ты не здесь. Они делают еще одну из своих бесконечных выставок – сначала вы идете в Исторический музей, который находится в старом здании, где хранятся памятники, картины, предметы обстановки и костюмы старых семей из Франкфурта. Теперь я знаю, откуда родом многие твои приятели! Ротшильды начинали здесь; другие известные фамилии – Кан, Вертхайм и Оппенгеймер. Некоторые предметы мебели были прекрасны – это была богатая еврейская коммерческая жизнь, она развивала большую элегантность, простоту и комфорт. Пройдя эту