Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

что-то, только что принесенное мне со скотобойни. Количество потребляемого ими мяса огромно – я почти сделался вегетарианцем; я не знал, что во всей Германии хватит места для содержания такого количества коров и свиней – воздух наполнен предсмертными воплями забиваемых свиней.

Алине Бернштейн

Вечер пятницы, 7 сентября 1928 года

Что ж, я сделал это; я проглотил город – вполне достаточно для этого раза, – завтра утром я отправлюсь в Мюнхен. Мне не жаль будет уезжать отсюда – это плоское грязное место, полное шума и суеты, но очень интересное. Сегодня я ходил в музей прикладного искусства – керамика, мебель, греческие вазы и две большие комнаты со старой мебелью; потом снова в дом Гёте и в музей; потом в галерею скульптур, потом в картинную галерею, чтобы еще раз посмотреть хорошие картины; потом в Старый город, где я купил виды города и прекрасную книгу о Франкфурте, которую я собираюсь тебе послать. Затем я выпил последний бокал яблочного вина.

Теперь я думаю о Мюнхене – мое сердце начинает колотиться при мысли о письмах, которые, как я надеюсь, находятся там. Завтра – суббота, поэтому я не получу никакой почты до понедельника – скоро пройдет семь недель с тех пор, как я получил от кого-либо весточку. Дорогая моя, письма, которые я надеюсь получить от тебя, – это те письма, которые я действительно хочу получить, – я думаю о них с радостью и страхом: я люблю тебя, все равно любишь ты меня или нет, у меня никогда не будет достаточно силы, что бы обмануть или отрицать, и сказать, что я тебя не люблю. Что произошло в моем мире с тех пор, как я покинул его, не знаю. Прошло совсем немного времени, но я верю, что это время моего духовного восстановления. Я выгляжу диким, сумасшедшим и потрепанным, но верю, что стал разумным, насколько могу. Я черпаю силы, глядя на одинокую и спокойную голову Гёте, на свирепую и самодостаточную голову Бетховена и вспоминаю твою прекрасную, спокойную голову. Видишь ли, я получаю большую часть своей храбрости от лучших и великих людей, но так и должно быть. У меня все еще бывают моменты безумия, когда я вбегаю в большой книжный магазин, называю название какой-нибудь книги на английском языке, которой, как я знаю, у них нет или которую я придумываю, настаивая, что она есть в издании «Таухниц». Потом, пока они ищут, я, как пьяный, шатаюсь от одной полки к другой, перелистывая бесчисленные тома, перепрыгивая с места на место, пока все не начинают ходить за мной по пятам, чтобы я не уронил что либо. У меня есть другие очаровательные маленькие фантазии – например, скупить все колбасные лавки во Франкфурте, а также все консервированные фрукты и сливовые пироги в магазине Румпельмайера и привезти все это с собой в Америку. Иногда на здешнем старом рынке и в Майнце, я сходил с ума от желания купить все эти чудесные фрукты и овощи. Я метался от одного прилавка к другому, покупая в одном персик, в другом виноградную гроздь, а в Майнце даже огромный огурец, который я съел на глазах у всех галдящих крестьянок.

Но такие приступы случаются редко – я стал более спокоен и уверен в себе, пытаюсь как-то разобраться в своей картине жизни. Я думаю о тебе, и люблю тебя, и удивляюсь тому, что ты делала и делаешь. Я думаю обо всей этой боли и неприятностях, и мне тысячу раз жаль, моя дорогая, что я принимал в них участие, но это [мне] не помогает. Время от времени все это возвращается, и я мучаюсь на улицах. Я надеюсь, что это письмо обрадует тебя или принесет тебе немного меня – если ты этого хочешь – и расскажет тебе о моих чувствах к тебе.

В следующий раз я снова напишу из Мюнхена, но уже без таких историй. Знаешь ли ты, что на этой неделе я целый день бродил по городу с заткнутыми ватой ушами? Я хотел увидеть мир, каким он казался Бетховену и тебе, услышать эту странную музыка на ваших лицах. Это было чудесно. Знаешь ли ты, что с тех пор, как я уехал из Бонна, я часами думаю – о глухоте – я написал тысячи слов в своей книге о человеке, который наконец-то занял свое место в жизни, внезапно и прекрасно освободился от бесполезной работы и усталости, после того как болезнь сделала его частично глухим. Это может показаться глупым, но это превратилось в нечто захватывающее и интересное – все ужасные усилия человека приблизиться к своему духу, найти себя среди шума и грохота современной жизни внезапно разрешились; пока люди жалеют его из-за его «недуга», его сердце действительно раздувается от тайной и глубокой радости, потому что он знает, что наконец-то нашел себя. На его лице, когда-то полном мучений и борьбы, появляется тот странный взгляд, который бывает у глухих людей, – внезапно его жизнь, которая была бешеной и беспредельной, становится сильной и тайной крепостью: он начинает строить для себя и из себя свою картину жизни. Как ты знаешь, это вымысел, примененный к одному человеку, о котором я писал больше всего, – это я сам, я думаю, что этот вымысел может быть более реальным, чем действительность, – ты знаешь, откуда он появился, и я надеюсь, что он не покажется тебе дешевым или обычным. Я хотел бы рассказать тебе об этом больше – это не вся книга, это только часть книги – на этот раз там много истории, я надеюсь, что она будет интересной. Я хочу, чтобы ты рассказала мне как можно точнее и яснее, какой была твоя собственная частичная глухота.

Алина, дорогая, я буду писать [это письмо] бесконечно, если не дам себе волю. Найди время, чтобы прочесть мое письмо – оно длинное и скучное, но за всем этим стоит моя любовь к тебе, более уверенная и более продолжительная – независимо от того, что случилось или может случиться, – чем когда-либо. Да благословит тебя Господь, моя дорогая. Том

P.S. Во Франции я видел книгу под названием «Лекарство от современной жизни» [«Remède A La Vie Moderne»] – интересно, она такая же хорошая, как и на английском?

Также в книжном магазине здесь и [в] Кельне книга некоего Вальтера Бонди [Вулф и миссис Бернштейн познакомились с Вальтером Бонди (1880–1940) в поезде во время поездки в Прагу в 1927 году] под названием «Кан-Хи» с красивой китайской гончарной куклой