Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

выставку, все направляются осмотреть некоторые из знаменитых старых домов – один из них датируется средневековьем, он становится больше по мере подъема и наклоняется, как футуристическая картина небоскреба – это одно из самых красивых мест, в которых я когда-либо был, они сохранили все – кастрюли, сковородки, мебель, книги, кухонную печь, лабораторию, полную замечательных старых бутылок и глобусов, как в Нюрнберге. После этого можно пойти в прекрасный старинный дом, принадлежавший знатной семье, – Лихтенштейн-Хаус. На этом я заканчиваю это бесконечное письмо. Завтра я уезжаю в Мюнхен, но с чувством, что оставляю недоделанным многое из того, что должен был сделать. Я купил книгу фотографий Франкфурта, и книгу о Матиасе Грюневальде [Матиас Грюневальд (1475–1528) – немецкий религиозный художник, известный своими жуткими изображениями распятия Христа]. Если ты получишь маленькие конверты с книжками и фотографиями, добавь их в свою коллекцию и храни для меня. Я видел прекрасную книгу, которую хотел купить для тебя, – огромную книгу, полную картин художников и артистов XX века, – это была лучшая книга такого рода, которую я когда-либо видел, но она стоила 12 долларов. Пересылка обходится очень дешево – можно отправить 12 фунтов за доллар с небольшим.

Это скучное письмо; я хотел рассказать тебе слишком много, а места для этого не нашлось. Больше я записал в свою маленькую записную книжку – я заполнил одну и начал другую. Все, что я могу сказать в конце, это то, что моя жизнь – это тюрьма, в которую вошел только один человек. Этот человек – ты. Если бы вся моя жизнь была такой же определенной и прямой, как здесь, не было бы ни сомнений, ни путаницы. В эти дни мир кажется мне очень странным – я всего два месяца жил один среди незнакомых людей, но из-за одиночества, в котором я нахожусь, это время кажется очень долгим, а все вокруг – очень далеким. Я постоянно помню о тебе – мой собственный голос порой кажется мне странным, а весь мир – нереальным. Ты – моя живая реальность; нет ни времени, ни расстояния, которые могли бы отнять тебя у меня – ты путешествуешь со мной, куда бы я ни отправился. Я лег [спать] и проспал три часа – с восьми до одиннадцати, вот так; потому что я не спал почти всю прошлую ночь, исследуя Старый город при свете луны. Это было волшебно. У этого города нет ни великолепного единства, ни величественного качества, которое есть у Нюрнберга. Старый город – это лабиринт эльфийских домов, более причудливых и похожих на сказки братьев Гримм, чем все, что можно найти в других местах. Вчера вечером я сидел на площади перед Рёмером [старинная ратуша во Франкфурте-на-Майне]; луна освещала улицы – я был на террасе одного из этих невероятных домов и пил бокал рейнского вина. Когда путник устанет, он может пойти в один из этих причудливых домов и выпить яблочного вина – холодного и пьянящего – и съесть горячие франкфуртские колбаски – что еще здесь есть? Музей Фолькера, в котором собрана великолепная коллекция азиатских, китайских, африканских и малайзийских вещей. Среди прочего там есть ящик, полный японских танцующих кукол, несколько из которых выглядели в точности как мисс Труманн [Пола Труман, одна из постоянных участниц «Плейхауса»] из «Плейхауса»: это заставило меня вспомнить о японском[,] нет, прости, бирманском балете, который был у этом театре. А еще коллекция костюмов китайских актеров, ужасных и прекрасных японских масок Но, африканских деревянных кукол, золотой парчи с Суматры, безделушек и костюмов со всего мира – включая миллионы копий, мечей, кинжалов и ножей, на которых мир до сих пор упражняет большую часть своего художественного таланта. А еще здесь есть великолепная старая церковь – их Дом, с одним из самых богатых интерьеров, которые я когда-либо видел; дом-музей Гёте; картинная и скульптурная галереи; в музее прикладного искусства, которую я не видел, и Бог знает что еще.

Ночная жизнь в этом городе тяжела и жестока – я гулял вчера вечером, посетив пару кабаре и баров, потратил 1,25 доллара. Очень бедная и неуклюжая имитация Парижа – если вообще что-то может быть похожим на него. Везде создается впечатление разнообразия – их жизнь, однако, гораздо более стандартизирована, чем наша, что бы они ни говорили. По всей Германии пьют пиво и едят огромные куски свинины и телятины, покрытые тяжелыми соусами. Рынки заполнены самыми красивыми зелеными овощами и фруктами – огромными огурцами, большими гроздьями винограда, персиками, сливами и так далее, – но в меню их никогда не встретишь. Я устал от тяжести и однообразия пищи – сегодня вечером я испытал прекрасное вдохновение и съел два вареных яйца всмятку. Я чуть не прослезился от радости, вернув себе одну из этих простых и великолепных вещей, о которых я почти забыл. Затем я отправился в огромный кабачок неподалеку от вокзальной площади и наблюдал за ними. Это их настоящая ночная жизнь – пиво. Там был оркестр, который издавал ужасный шум, посетители были в баварских костюмах. Трактирщик ухмылялся и выделывал разные выходки, а толпа хохотала. Кто-то приносил ему большую кружку пива, а его оркестр играл и пел «Ein Prosit! Ein Prosit!» [«Выпьем за здоровье!»], и все присоединялись, поднимая бокалы. Большинство людей были крупными и грузными, они выпивали целые кварты пива, воздух был тяжелым и густым, оркестр гремел и кричал, толпа пела, то сентиментальную песню, то разгромную пивную – великую мелодию «Trink Trink, Brüderlein Trink». Это и есть настоящая Германия – впечатляющая и мощная, но через некоторое время она мне разонравилась. Тем не менее, эта страна интересует меня больше, чем любая другая в Европе – можешь ли ты разгадать эту загадку? Здесь жестокий, пьющий пиво народ, и все же я сомневаюсь, что в каком-либо другом народе Европы есть столько духовного величия. Этот пивной народ породил Бетховена и Гёте, величайших духов современности. Он же породил давным-давно сказочных и заколдованных героев в Нюрнберге и в Франкфурте. В наши дни для него пишут такие люди, как Вассерман [Якоб Вассерман (1873–1934) – австрийский писатель, получивший всемирную известность после публикации в 1919 году романа «Иллюзия мира» («Christian Wahnschaffe»)] и Томас Манн. Кроме того, в своих книгах, особенно в тысяче книг по искусству – великолепных книгах о готике, художниках и всем остальном – эта страна намного превосходит по изысканности и пониманию любую другую нацию. Можешь ли ты это понять? Когда я встаю после еды, мне кажется, что я съел