Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

люди, забитые витрины магазинов, проносящиеся мимо поезда и автомобили, тысячи увеселительных заведений. Германия сильно и прочно вошла в ночную жизнь – повсюду.

Алине Бернштейн

Воскресный вечер, 2 сентября 1928 года

Сегодня я снова гулял по городу, а вечером сходил на одно из их ревю. Думаю, во всем мире они одинаковы – там был русский парень в леопардовой шкуре и его партнерша. Он гордо отмалчивался в углу сцены, а она подбегала к нему и опрометчиво бросалась в его объятия. Затем он медленно прошел по сцене, с достоинством поддерживая на ладони маленькую спинку дамы. Я думал, что эту пару играют в Париже и Нью-Йорке на этой неделе, но вижу, что они здесь.

Я рад, что тебя не было здесь, чтобы увидеть костюмы. Ревю заявило, что оно венское, и там была сцена, в которой одна девушка вышла в костюме церкви, другая – ратуши, и так далее. Ты можешь не верить, но все это было, окна, шпили и прочее. Антракт был самым лучшим из всех – я ничего не ел; я вышел на набережную и купил огромный бутерброд с колбасой. После этого мне пришла в голову счастливая идея – я выпил немного пива. Это был огромный круглый театр, заполненный людьми. Откуда, ради всего святого, они берутся? Из чрева матери, говорится в Библии. Но невероятно, чтобы у их матерей было так много чрева. А еще здесь есть огромный театр с бюстом Гёте на одной стороне и, кто ты думаешь, на другой? Шиллер. Театр оперетты, абсолютно современный и очень симпатичный, как красивый белый бетонный блок с местами для входа и выхода. Словно смотришь на его абстрактную модель. Театр в Германии очень популярен. Кайзер только что написал пьесу о девушке, которая видит мужчину рядом с собой в церкви, а потом еще в одном или двух местах и убеждается, что он ее муж. Более того, он и сам в это верит. И я тоже! Если уж на то пошло, пьеса считается шедевром и будет идти там, где все шедевры идут в Нью-Йорке. А еще – работа под названием «Гром и молния», рекламирующая «1000 голых женщин». Предложи эту постановку для театра «Фоллис».

Алине Бернштейн

Франкфурт

Вторник, 4 сентября 1928 года

Дорогая Алина:

Завтра или, самое позднее, в четверг я отправляюсь в Мюнхен. Я считаю, что в таком большом городе, как этот, просто невозможно увидеть все за один-два дня. Здесь есть много интересного – много вещей, которые, возможно, не будут интересны, когда я их увижу, но я хочу их посмотреть. Город все еще кажется мне огромным по своим масштабам: подобно немецкому темпераменту, он расплывается по всему миру, вызывая недоумение. Здесь всего полмиллиона жителей, но, судя по тому, что я видел, их может быть пять миллионов. Здесь есть большие широкие улицы, площади и дороги, но я не знаю, куда они ведут и где я нахожусь, когда попадаю с одной на другую. Французы строят город с Гранд-Плас, Триумфальной аркой и длинными прямыми проспектами, красиво ведущими к ней. Но так устроен французский ум, а Франкфурт – немецкий город. Вчера вечером я ходил в оперу – знаешь ли ты, что в Висбадене есть опера, вмещающая всего 150 тысяч человек? А здесь – огромное заведение, похожее на все другие оперные театры, которые я когда-либо видел в Германии. Я купил место на самой верхней галерее и заплатил одну марку. Все было забито людьми, а пьеса была венской опереттой Иоганна Штрауса – «Die Zigeunerbaron», что означает «Цыганский барон», хотя тогда я этого не знал. Одна или две пьесы были очень милыми, но большая часть, как мне показалось, была очень скучной. Огромный толстяк играл романтического принца в причудливом мундире и феске, но у него был хороший голос, как и у большинства из них. И декорации были очень хороши. На сцене были сотни людей: цыганки, гусары, деревенские жители, нищие, воры, балерины – такое, я полагаю, есть в каждом городе Германии любого размера. Люди кишат – у них самый большой голод по музыке, который я когда-либо видел. Я не думаю, что они знают или заботятся о том, что есть что – им нравится любая музыка, которая исполняется как опера, так же как им нравится Рубенс. В их книжных магазинах, где представлено огромное количество переводных книг с других языков, особенно с английского, перевеса в чью либо страну почти не наблюдается. Голсуорси и Эдгар Уоллес, Джеймс Оливер Кервуд [американский романист XX века, автор популярных приключенческих рассказов, действие которых происходит на северо-западе] и Джек Лондон – все они смешались в одну кучу.

Алине Бернштейн

Вечер вторника, 4 сентября 1928 года

После долгой дневной прогулки, я забыл сказать тебе, что у меня выросли усы – всего за две недели. Я только что смотрел на них; они закрывают мою верхнюю губу и придают мне довольно пиратский вид. Люди в этой скромной гостинице настаивают на том, чтобы отвечать на все мои вопросы по-французски, хотя я зарегистрировался под своим именем и под своей нацией. Их не обманешь ни на минуту – после того как я поговорил со старшим портье по-английски, пытаясь доказать свою респектабельность, я услышал, как он сказал портье (со знающей улыбкой), что мой английский хорош, но произносится с выраженным акцентом. Это верное замечание.

Полагаю, ты бы, возненавидела меня с усами, но я получаю огромное удовольствие, наблюдая за их ростом. Это помогло мне показать, насколько хорошо мир познал себя, и какая мы большая семья, с самолетами, скоростными поездами и так далее. Когда немец принимает американца ростом метр восемьдесят за француза, или итальянца, или англичанина – а это случалось так часто, что я стал чувствительным патриотом и хочу кричать об этом, – становится ясно, как близки мы к окончательному объединению. Теперь я расскажу тебе одну длинную историю – ты в неё не поверишь, но это правда. Сегодня я совершил поездку по городу в большом автобусе. Я отправился с вокзальной площади в 15:30, сел на автобус, он был переполнен крупными солидными немцами – там было одно свободное место, а напротив сидел джентльмен. Он быстро поднял глаза, когда я подошел к проходу, нервно улыбнулся и быстро сказал по-английски: «Садитесь сюда». Я сел рядом с ним; он подтянул колени и прижался к борту автобуса, как будто боялся меня. Этим человеком был Джеймс Джойс. Думаю, он мог узнать меня еще