Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

— Раз дарят, бери. Не забудь поблагодарить, — сказала Галайдина.

Маша крепко прижала сумочку к груди, подняла к небу голубые глазки, из которых брызнули слезы радости, и поцеловала сумочку.

— Не сумочку, а тетю Юрате целуй, — сказала Галайдина.

Та схватила мамину руку, стала ее целовать, потом бросилась ко мне, поцеловала в щеку, снова принялась целовать сумочку. Нам было приятно и трогательно. Радость этой девочки была для нас высшим вознаграждением. Галайдина спросила, когда нас увезут. Мама сказала, что, наверно, не сегодня.

— Ну, пошли, держи свое сокровище. Не дам нести, пока не вырастешь.

— Хорошо, мама, — сказала девочка и, подпрыгивая от радости, исчезла со своей матерью в толпе.

На другое утро мы проснулись ни свет ни заря, мучила неизвестность, да и спать на узлах было не очень то удобно. Неожиданно снова появилась Галайдина со всеми своими детьми. Дети толкали двухколесную тележку.

— Это вам за доброе сердце, — сказала она. — Тут полмешка картошки, немного сухарей, кусочек масла, кусок мыла… Это все, что у нас есть… Мы уж как-нибудь, а вам в дороге, особенно с больным, очень кстати будет…

Мы не хотели брать, но Галайдина была непреклонна:

— Если бы не ваши парни, мы погибли бы от холода. Дай Бог вам счастливо добраться до дому… Только не верится мне, что вас домой везут. Домой самим бы велели ехать…

Вскоре, тяжело пыхтя, приплыл пароход. Вечером мы уже были в Барнауле. В Барнаульском театре кто-то узнал, что нас привезли, пришел администратор и предложил маме остаться, сказал, что с комендатурой договорился. Врач Левин осмотрел Вайдевутиса:

— Организм молодой. Случается, что при перемене климата такие больные выздоравливают. Если можете, купите водку и делайте массаж.

С помощью театрального администратора мама достала ящик водки. Вайдевутиса осмотрел еще один врач — местная русская. Она сказала:

— Могу вас обрадовать, у него еще и туберкулез. Долго не протянет — сам измучается и вас замучает…

Мама никак не могла решить.

— Ну что, остаемся в Барнауле или едем? — спрашивала она.

Мы все хором просили: едем, едем! Решили ехать дальше. Однако с таким больным никто не хотел пустить нас в свой вагон. Наконец Теодорас Даугис и евреи братья Ульямперисы подняли шум: с таким больным в первую очередь надо пустить в вагон. И сами внесли носилки в первый попавшийся вагон. В нем оказалась и Веруте со всей многочисленной семьей Виленишкисов.

И снова дорога. Мы ехали на восток, а значит, не домой. Хотя кое-кто успокаивал себя — дескать, нас везут через Америку, потому что на западе идет война.

В нашем вагоне оказались и другие знакомые: бывший учитель и директор Керамического училища Юозас Жильвитис с семьей, бывший журналист Юозас Гудьюргис, Владас Масюлис, когда-то работавший послом Литвы в Германии, с женой и двумя сыновьями. Один из сыновей, Юргис, отлично играл на аккордеоне. Когда поезд останавливался, молодежь танцевала на лужайках, а я сажала брата на горшок, потом бежала мыть его в луже или в речке, только чтобы нас меньше попрекали в вагоне. Мне было тогда восемнадцать лет, и так хотелось танцевать… В нашем вагоне ехало много ополячившихся литовцев: Владас Казела, который мне симпатизировал, семьи Стратавичюсов и Пахлевскисов. Была тут и семья Казласов с маленькими детьми. Они развели вшей, которые свободно ползали по полкам и атаковали других пассажиров. Ни помыться, ни постираться было негде, и они досаждали нам страшно. К счастью, на какой-то станции нас сводили в баню, где женщин обслуживали мужчины, а мужчин — женщины. Там мы наконец помылись, а нашу одежду тем временем продезинфицировали. На остановках нас просили продать соль, но мы не соглашались — сами боялись остаться без нее.

В один прекрасный день Жильвитис принес маме весточку от отца. Это был маленький клочок бумаги, на котором рукой отца было написано: «Я в Свердловской области Гаринский район село Гари почта 239/10 47-1/кв.». Жильвитису его передал какой-то мужчина, интересовавшийся, нету ли здесь кого-то, кто бы знал о семье Витаутаса Бичюнаса. Этот человек сообщил также, что папа сидит в лагере без права переписки. Но он был жив!

Мы проехали Красноярск, Канск, Тайшет. Наконец остановились в Заярске, маленьком городке на берегу Ангары. Выгрузились, сложив вещи и носилки с Вайдевутисом у забора. Пошел дождь. Помогая писателю Сужеделису нести вещи, Римантас насквозь проколол себе ладонь вылезшим из ящика гвоздем. А Вайдевутиса надо было прятать от дождя. Снова на помощь пришли Даугис и Ульямперисы — перенесли брата к будке, мы нашли доски, прислонили их к этой будке, и вот уже готов заслон от дождя. Сами мы сидели на узлах, в которых было все наше состояние. Наступила ночь. Маму мы укрыли одеялами, а сами с Римантасом в промокшей одежде, съежившись, навалились на наши узлы, чтобы они не промокли насквозь. Среди ночи я проснулась от боли: при вдохе болело под обеими лопатками. Вдоль забора шла дорога, на ней выстроились мужчины, все с широкими скулами и раскосыми глазами, мимо них шел офицер с фонарем в руке. Свет от него снизу падал на лица, как я позже узнала, якутов. Все они казались мне страшными. «Господи, что это? — простонала я. — Может, мне уже черти мерещатся?» Дышать становилось все труднее. Якуты, получив команду, ушли. Снова осталось только черное небо со светлой полоской на горизонте — скоро рассвет. Вдохнув воздух, я застонала от боли. Мама приложила руку к моему лбу.

— О Боже, ты вся горишь! — вскрикнула она, перепугавшись. — Неужели мало одного больного на носилках?! — простонала моя бедная мама.

Когда рассвело, она отправилась на поиски доктора. С берега Ангары на высокую гору, на которой стоял городок Заярск, вела длинная деревянная лестница. На той горе находился медпункт. Мама с Римантасом потащили меня туда. Уложили в чистую мягкую постель. Господи, как же хорошо после года скитаний снова очутиться на настоящей кровати, застеленной белым бельем! Она стояла у окна, сквозь которое светило ясное солнышко. Скоро пришла врач, осмотрела меня, сдернула с шеи тонкую золотую цепочку, с которой упал крестик.

— Возьми свой талисман, — сказала она мне и повернулась к маме: — Двустороннее воспаление легких.

Мама молящим взглядом просила о помощи. Однако выяснилось, что никаких лекарств нет, все отдано фронту, а врач может лишь сделать укол камфоры. После инъекции я спокойно заснула. Проснулась от шума: дверью громыхнула старая еврейка, державшая за руку маленькую кудрявую девочку. Я села. Сорочка насквозь мокрая от пота, но в медпункте было тепло, и мне легко