Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

распухли и стянуть валенки невозможно. Выяснилось, что и в больнице брат лежал в валенках: боялись разрезать их, а то не в чем будет отправить домой. Римантас решительно разрезал валенки. Комната наполнилась смрадом гниющего мяса. По ранам ползали крупные желтые вши. Алекнене предупредила, что распух он от голода и что кормить его надо понемножку, осторожно. Окорок и паштет дождались Вайдевутиса. Нам снова, уже второй раз, выдали по двести граммов сахара, который весь достался брату.

Оказалось, что был он в лагере под номером АТК-1. Валили лес. Кстати, мама из этого лагеря тоже получила ответ, что такого там нет и не было. Содержались в том лагере ссыльные литовцы. Когда Вайдевутис ослаб настолько, что упал и не мог встать, надзиратели избили его и потащили к женщине, жившей в лесу, в маленькой избушке. Составили акт, что он пьяный и что напоили его другие литовцы, потом велели той русской женщине как свидетельнице подписаться. Однако женщина оказалась честной и своей подписи на протоколе не поставила. Тогда из лагеря привезли врача-еврея, которому приказали подтвердить, что Вайдевутис пьян. Осмотрев Вайдаса, врач тоже не поставил своей подписи, заявив, что заключенного от слабости парализовало и что его необходимо положить в больницу. Так и уложили Вайдаса в постель, не снимая валенок. Обросший бородой и усами, распухший Вайдевутис больше был похож на старика, чем на двадцатилетнего парня. Уборщица и санитарка Дуся Самсонова, подходя к нему, обычно спрашивала: «Может, помочь чем-то, дедушка?» А когда перед отправкой домой он побрился, Дуся не могла сдержать слез: «Деточка, у меня такой же сын на фронте, а я тебя дедушкой зову!..» Вайдевутис обошел все кабинеты и собрал подписи, что за время заключения новых преступлений не совершил. Однако из тюремной больницы сам выйти уже не смог. Тетя Дуся дала ему в дорогу рубль и литр перловой каши, комендант — норму хлеба, а заключенные — несколько сырых картофелин, которые он сразу же сгрыз. Тетя Дуся на двухколесной тележке отвезла его на пристань. Ухватившись за перила, он кое-как забрался по трапу на пароход и упал без сознания. Когда пришел в себя, было уже темно, пароход пыхтя продвигался в сторону Камня. Брат просил проходящих мимо помочь ему подняться, но один мужик, не поняв его бормотания, предложил рубль, если он скажет, где достал водку. Наутро он почувствовал слабость, желудок был пуст. Вспомнив, что у него есть рубль, он на карачках спустился в трюм, где была столовая. Собрав последние силы, взгромоздился на стул, официантка принесла ему единственное блюдо — щи. «Стал я понемножку хлебать, — рассказывал Вайдевутис. — Прибежала официантка и стала кричать, что люди, дескать, ждут, а я так долго с тарелкой супа вожусь. Я попытался есть быстрее, но суп стал выливаться через нос. Увидев такое, официантка столкнула меня со стула…»

Пароход подплыл к Камню. Неизвестно откуда взяв силы, Вайдевутис встал, добрался до берега, а дойдя до пожарной каланчи, упал. Он решил идти к доктору Алекнене, потому что знал, что она работает в поликлинике, значит, не изменила своего адреса, а мама уже давно собиралась переехать в актерское общежитие. Рано утром его растолкал дежурный, думая, что он пьяный. Вцепившись в каланчу, брат кое-как поднялся и дотащился до дома Алекнене.

В столовой мы покупали рассольник, жидкость выпивали сами, а гущу отдавали Вайдевутису. У знакомой продавщицы купили гамак, повесили его в тени деревьев и положили в него больного. Я прикладывала к ногам компрессы, раны стали понемногу затягиваться. Тоненькими ломтиками нарезали окорок и кормили оголодавшего Вайдевутиса. Окорок так нравился ему, что он без конца просил и просил его. Я терпеливо объясняла, что много ему есть нельзя, что все равно и окорок, и паштет, и сахар, и соленое масло — все предназначено для него одного. Но он не переставал выпрашивать, даже требовать. Как-то раз, разозлившись, грязно выругался. Я не удержалась и попрекнула:

— Говорить не можешь, а ругаешься так внятно!

Он заплакал. Однажды, вернувшись с улицы, я увидела такую картину: брат сидит на полу возле тумбочки, а возле него лежат окорок и нож. Видимо, ему так захотелось окорока, что он умудрился подняться, добрался до тумбочки; взял нож, но отрезать уже не смог.

14 мая был день рождения Вайдевутиса. Я купила три литра морса и, налив в бутылку, подала ему. Выпив одну бутылку, он стал требовать еще. Я предупредила, что ему больше нельзя, но он просил таким молящим взглядом, что я не выдержала и уступила. Вечером у него поднялась температура. Пришла Алекнене и сказала, что это, видимо, конец, потому что я его перепоила. Я спряталась в кладовке и молила Бога выслушать меня и не отнимать брата теперь, когда он уже тут, с нами. Наутро температура упала, и у него отпустило горло, он мог свободно глотать и даже внятно говорить. Это было как чудо. Мы плакали от радости.

Неожиданно заболела я. Страшно распухла левая нога, боль невыносимая, я не могла ступить ни шагу, поднялась температура. Мама ухаживала за мной, меняла компрессы. А тут еще Римантас стал жаловаться на боли в горле и в ухе. Началось воспаление уха, а в горле появился нарыв. Бедняга ходил по комнате с обвязанной головой, согнувшись в три погибели, и стонал. Лекарств не было. Мама ставила ему компрессы с отрубями. Бедная наша мамочка! Разрываясь между больными детьми, она так измучилась, что, когда мне стало лучше, она попросила:

— Доченька, раздень меня…

Я осторожно сняла с нее платье и ахнула — только теперь я увидела, какая она худая. Мама легла и в тот же миг уснула. Спала неспокойно, металась в жару. На другой день свезли ее в больницу. Из нас троих, оставшихся дома, я была самой крепкой. Больным нужно было усиленное питание. Мы взяли брюки Вайдевутиса и пошли с Римантасом на базар. Там к нам подошел молодой паренек и спросил, сколько мы просим. Услышав, что двести, он поинтересовался, не согласимся ли мы взять молоком. Мы с радостью согласились и дали наш адрес. Он пообещал, что каждое утро его сестренка будет приносить нам кринку молока. Взял штаны и был таков. Мы даже не успели спросить, где он живет. Стало страшно. А вдруг не принесет? Где тогда его искать? Вернулись домой мрачные, даже не пошли навестить маму. Наутро громко залаял Ральф. Я подбежала к дверям и увидела женщину с девочкой. В руках у женщины была двухлитровая кринка.

— Это вы и есть те литовцы,