Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

Юрате Бичюнайте-Масюлене

ЮНОСТЬ НА БЕРЕГУ МОРЯ ЛАПТЕВЫХ

Воспоминания

КОГДА УХОДЯТ ОБИДЫ…

Юрате Масюлене не принадлежала, очевидно, к искушенным профессиональным литераторам, но ею создана книга высокого предназначения и большого художественного воздействия. Подробный, непритязательный, простодушный рассказ литовской женщины, уцелевшей жертвы адской сталинской системы «переселения народов», стал одним из скорбных документов прошедшего столетия, который останется в памяти землян как жестокий, нехороший век, когда осуществлялись попытки абсолютного подавления человеческой личности различными тоталитарными режимами — фашистским, советским, китайским, краснокхмерским…

Художественное, литературное же значение книги в том, что она «заражает чувством», как говорил Лев Толстой, благодаря искренности и правдивости живого свидетельства автора-героя, сохранившего в своей мучительной памяти мельчайшие подробности каторжного бытия-небытия, которые могут быть названы истинными кругами ада — ада массового уничтожения человеческих душ. Но российский геноцид, в отличие от германского, монументального, с дымящимися трубами крематориев, был не газовым и огненным, а ледяным и студеным, помещенным в зону беспредельной таежной Сибири, Колымского края и вечной мерзлоты Заполярья, или безводным и пустынным, как пески Средней Азии.

Бесчеловечная программа «переселения народов» в СССР таила в себе дьявольскую цель уничтожения «вредной» нации как таковой или, по крайней мере, — полной ее духовной деморализации, ослабления и превращения в пыль истории. Осуществлялось это массовым изгнанием людей с родных мест и насильственным переселением в далекие края, порой совершенно невыносимые для них по природным условиям. Завозили на чужие земли, народ которых невольно должен был воспринимать появление нежданных пришельцев как нашествие враждебных чужаков. Возможно, у создателей злодейской программы имелся и такой расчет — на вражду и взаимную обиду народов, с тем чтобы это послужило успешному завершению дьявольских планов.

Однако им не дано было осуществиться. Народы, которые загнали в сутолоку концлагерных коммуналок, не только не пошли на взаимное истребление, не только не перессорились насмерть, а, наоборот, стали помогать друг другу выжить, противопоставив бесчеловечности тоталитарного режима великую живую человеческую доброту.

Так, в 1937 году, глубокой осенью, когда около 300 000 корейцев были насильно репатриированы с Дальнего Востока в Среднюю Азию и Казахстан, местное население, узбеки, туркмены, казахи, не дали умереть с голоду корейцам, поделились, чем могли, и дали им приют в ту первую, самую страшную, зиму ссылки. Тогда-то и началась в Советском Союзе нецивилизованная, варварская практика «переселения народов» — попытка геноцида неугодных режиму малых наций путем насильственных миграционных перемещений. С корейцев началось — продолжилось в последующие годы литовцами, финнами, поволжскими немцами, калмыками, чеченцами, ингушами, карачаевцами, крымскими татарами…

В этой книге с потрясающей силой убедительности показано, как зарождалась в душе у людей, поначалу мало что понимавших, но жестоко страдавших, огромная темная обида на другой народ, на конкретных его представителей, от которых исходило, казалось, все это чудовищное зло, страдание и мучительство… Это русские виноваты, которые и сами жить не умеют порядочно, и другим не дают, они поступают с малыми народами так жестоко и беспощадно, что сами теряют право на всякое доброе отношение к себе…

И проходит у ссыльных время-жизнь в состоянии этой обиды, год за годом, и все силы человеческие идут на отчаянные попытки физического выживания, на борьбу с голодом, холодом, с полярной ночью, с беспощадной цингой… Думать о чем-нибудь постороннем некогда, постигать истины незачем — уж очень близко подошла неминуемая смерть. Сегодня ты еще жив, а завтра можешь умереть…

Но повествование шаг за шагом ведет нас по дорогам этого страшного исхода народов, тотально осужденных и превращенных в народы-каторжники, в народы-узники. Зек-литовец. Зек-кореец. Зек-чеченец… И вдруг, когда старательно, последовательно и скрупулезно описаны уже события многих лет, — читатель начинает ощущать, что та изначальная обида на несправедливость чужого народа по отношению к своему вдруг отпустила сердце и ушла куда-то.

А происходит это потому, что совершенно естественно и незаметно, читая страницу за страницей текст правдивого и простосердечного повествования, мы становимся свидетелями постепенной перемены душевного отношения автора-героя к оценке и пониманию величайшей трагедии, в которую были вовлечены все народы империи СССР — включая и сам имперский, русский, народ.

Итак, обида народов друг на друга уходит, когда народы вместе переживают одну общую беду, и, в силу природной высшей закономерности, принимают помощь, и сами помогают другим, чтобы выжить, — во имя истинного Братства всех людей на этой земле.

Анатолий КИМ

ЮНОСТЬ НА БЕРЕГУ МОРЯ ЛАПТЕВЫХ

2 июня 1956 года я возвратилась на родину. В поисках работы бродила по родному Каунасу.

Как-то раз на главной улице города — Аллее Свободы я увидела своего бывшего учителя рисования — скульптора Робертаса Антиниса. Я подошла к нему и представилась. Пожилой и нездоровый человек, он схватил мою руку и поцеловал, сказав: «Низко склоняю голову перед мучениками, отстрадавшими за весь наш народ!» Учитель целует мне руку?! Его слова так тронули меня, что я не сдержалась и расплакалась. Я оплакивала свою загубленную молодость, искалеченную жизнь, потерю близких. Но это были и слезы радостного волнения: есть еще люди, понимающие, что произошло, что стряслось с нашей Литвой.

Я решила описать все, что пережила за пятнадцать лет изгнания, что вынесли мои родители, братья, дети, какие испытания выпали на долю всей нашей семьи, которая никогда не только ничего плохого никому не делала, но даже и не желала. Однако болезни и смерть дорогих людей все не давали собраться с мыслями. Но вот наконец я решилась: расскажу все, что помню, все, как оно было, как я видела это в ту пору и как понимаю сегодня.

* * *

В одну из теплых июньских ночей 1940 года я никак не могла уснуть: с Зеленой горы[1], по улице Пародос, плюясь огнем, с грохотом ползли танки, как разъяренные звери, круша мостовую. Мы жили рядом с Департаментом полиции, на проспекте Витаутаса, 69, где мои родители снимали квартиру на втором этаже в доме еврея Виникаса. Окно моей комнатки выходило на улицу. Утром кто-то сказал, что на железнодорожном вокзале полно русских солдат. Мы с подругами пошли посмотреть. На полу вповалку лежали люди в шинелях серого цвета, как нам тогда показалось, пошитых из одеял.

Улицы были наводнены солдатами. Они громко пели и присвистывали в такт своим шагам. Кое-кто с балконов и из окон бросал цветы. «Неужели будет война?» — подумала я. Никогда прежде мне не