Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

время у нас жила Аугуте, племянница моей тети Заунене. Как-то раз, навестив тетю в Линксмадварисе, она сказала, что на окраине стоит много грузовиков и тетя боится, что собираются вывозить людей, как это было в Польше. Наши родители, как впоследствии рассказывала мама, терялись в догадках, что лучше сделать. Может, формально развестись? Тогда хоть семью не тронули бы. На работе мама спросила у художника Стяпаса Жукаса, не стоит ли спрятаться. «Не бойся, Наталка, советская власть людей искусства не трогает, если кого-то и станут вывозить, так только кулаков, фабрикантов и проституток», — ответил Жукас.

13 июня именины Антанаса. Вайдевутис был в гостях у своего друга и вернулся подвыпивший. Когда мама сказала, что хочет с ним поговорить, он ответил: «Отложим на завтра, сегодня голова плохо работает».

Сквозь сон я услышала звонок. Четыре часа утра. Я не особенно удивилась: уже не раз объявляли воздушную тревогу и постовой возле Департамента полиции, увидев в окнах свет, звонил к нам в дверь, а когда я открывала окно, говорил: «Девушка, воздушная тревога, погасите свет!» Поблагодарив, я тушила оставленный по ошибке свет. Улицы тогда освещались синими маскировочными лампами. Я и на этот раз подошла к окну. Солдатика не было, а возле наших дверей стоял грузовик. Позвонили снова. Я подошла к дверям и спросила:

— Кто там?

— Откройте! — громко потребовали по-русски.

Я открыла. Вошли двое в штатском и солдат с винтовкой. «Будут делать обыск, — но ведь у нас ничего недозволенного нет».

— Зажгите свет!

Я не поняла слова «зажгите» и подумала, что воздушная тревога.

— Нету свет, — ответила я.

— Свечки тоже нету?

— Тоже нету.

Тогда они сами зажгли в прихожей свет.

— Где хозяин?

Я открыла дверь в гостиную, где на своих кроватях преспокойно спали родители.

— Папа, тут вас спрашивают…

Папа сел. Ночные гости стояли, не снимая шапок.

— Одевайтесь, — сказал один из них по-литовски с польским акцентом.

— Войдя в дом, надо снять шапку, — сказал папа.

— Перед кем же это тут снимать?

Тогда папа указал на маленький портретик Сталина, который интереса ради повесили между картинами. Пришедшие поспешно сняли шапки. Мама попросила их выйти, чтобы она смогла одеться.

— Ничего, дамочка, еще не в таких условиях будешь одеваться и раздеваться.

— Ну, если вам не стыдно, ничего не поделаешь… — И она оделась.

Я тоже оделась. Один из пришедших начал читать:

— Бичюнас Витаутас…

— Это я, — сказал папа.

— Бичюнене Наталия это, наверно, вы, дамочка? — насмешливо спросил читавший.

— Вас, видимо, никто не учил вежливости! — сказала мама.

— Заткнись! — крикнул литовец. — Где Бичюнас Вайдевутис?

— В своей комнате, — ответил папа.

Солдат вышел, но тут же вернулся. Что-то шепнул литовцу, тот обернулся ко мне:

— Отведи, покажи, где брат.

«Боится», — подумала я, потому что из гостиной надо было пройти в переднюю, потом в прихожую, ведущую в кухню, ванную, туалет и еще одну прихожую, откуда двери вели в мамину комнату и в комнату братьев. Я отвела солдата к братьям.

— Вайдевутис, вставай!

— Дай поспать.

— Тебя солдат ждет!

Вайдевутис вскочил, хмель как рукой сняло. Встал и Римантас. Все вместе мы пошли в гостиную.

— Что происходит? — спросил Римантас.

— Не знаю, может, война и нас эвакуируют. Не знаю, ничего не понимаю, — ответила я.

— Юрате Бичюнайте? — снова раздался каменный голос.

— Я.

— Все собирайтесь.

— А как же я? — спросил Римантас.

Литовец стал искать его в списках и не обнаружил. Подошел сам Римантас, заглянул в бумаги и воскликнул:

— Так вот на какие паспорта переписывал нас тот еврейчик!

— Неужели это работа Лявушаса? — подивился папа.

Начался обыск. Нашли папин золотой скаутский значок, скаутскую свастику, которую он получил за создание организации воздушных скаутов.

— Вот оно! Фашистский знак! — закричал литовец.

— Идя по такому делу, могли бы научиться отличать скаутскую свастику от фашистского знака, — сказал папа.

Русский что-то громко зачитал, я ничего не поняла, мама только спросила, сколько вещей можно взять с собой.

— Пятьдесят килограммов на семью.

Я растерянно спросила:

— Мамочка, что случилось?

— Надевай на себя как можно больше! Понимаешь, детка, нас увозят из дома, и, наверное, придется заниматься физическим трудом.

— А как же Аугуте? — спросила я.

— Какая Аугуте? — насторожился литовец.

— Она не наша, она посторонняя, временно живет у нас, — объяснила мама.

— А как же я? — спросил Римантас.

— Тебя в списке нет.

— Я с семьей не разлучусь — поеду туда же, куда все.

Я поспешила в мамину мастерскую, где стоял платяной шкаф. В туалете сидел папа. Дверь нараспашку, а возле нее солдат с винтовкой…

Я стала одеваться. Натянула на себя четыре маркизетовых платья, гимназическую форму, сверху белое летнее пальтишко, обулась в белые ботинки для коньков, синие гетры, надела шляпку.

— Надень шубу! — велела мама.

— Не лезет… — заплакала я.

— Накинь сверху!

Одевшись таким образом в середине лета, я должна была выглядеть смешно, а теперь мне представляется — жалко. Я хотела взять с собой альбом с фотографиями, но солдат отнял его. Несколько маленьких фотографий мне все же удалось сунуть в карманчик, предназначенный для школьных шпаргалок. В небольшой чемодан я сложила две пары туфель, босоножки, национальный костюм с подаренной Заунене половиной фартука, дневник, красную сумочку, привезенную моей крестной — папиной сестрой Ниной Бразинскене — из Парижа, необыкновенный, разрисованный мамой зонтик от солнца, золотую цепочку с крестиком, подарок моей лучшей подруги Валюте Ладовайте, и ею же подаренную брошь.

Братья надели костюмы, взяли рюкзаки с притороченными к ним шерстяными одеялами, через плечо повесили противогазы.

Когда нас выводили из дома, было уже девять часов.

— Как ваша фамилия? — спросил папа у того гэбэшника, который говорил с польским акцентом.

— Малинаускас, а что?

— Дети, запомните, все из-за них. Русские нас знать не знают, а продают людей вот эти.

Напротив наших дверей стояли хозяева дома. Гэбэшники погрузили в грузовик наши велосипеды, швейную машину. Оказывается, это их «заработок».

Аугуте плакала, провожая нас. Хозяин магазина принес нам копченый окорок, две баночки паштета и трехлитровый эмалированный бидончик с топленым маслом. Все махали руками и плакали. А мне было весело — ничего-то я, дурочка, еще не понимала. Я думала, что началась война и нас эвакуируют. На углу Аллеи Свободы и проспекта Витаутаса, как мы и договорились, меня поджидал мой приятель Альгирдас Клямка. Я помахала ему рукой и улыбнулась. Но ему совсем не было весело, он только испуганно смотрел на наш «карнавал»: на папе была перекрашенная в черный цвет скаутская форма, штаны подпоясаны ремнем, а пуговицы мама сложила ему в карман. В руках он держал этюдник и краски. Мы проехали мимо дома тети Дзюни — доктора Жаковичайте.