Увидеть огромную кошку - Барбара Мертц

одарил меня широкой, бесстыдной улыбкой и взглядом, который напомнил мне – если и требовалось какое-то напоминание – что он отнюдь не заурядный английский муж ни в этом, ни в каком-либо другом смысле. Эмерсон преуспел как в выбранной им профессии египтолога, так и в роли преданного супруга. В моих любящих глазах он оставался точно таким же, как в тот далёкий день, когда я встретила его в одной из гробниц Амарны[10]: густые тёмные волосы, сияющие голубые глаза, мускулистая и внушительная фигура, как у драгомана – за исключением бороды, от которой он избавился по моей настоятельной просьбе. Отсутствие бороды явило свету сильный подбородок Эмерсона и ямочку или расщелину на подбородке – черту, придающую его красивому лицу дополнительную выразительность. Его улыбка и пристальный лазурный взгляд, как всегда, смягчили меня; но я не хотела, чтобы он обсуждал эту тему в присутствии нашей приёмной дочери (даже если бы я сама завела разговор об этом).

– У неё хороший вкус, тётя Амелия, – вмешалась Нефрет. – Он самый красивый из всех, тебе не кажется?

Обернувшись к ней, я внезапно испытала согласие с ужасным мусульманским обычаем закутывать женщин с головы до пят в чёрные покрывала. Нефрет была удивительно красивой девушкой с золотисто-рыжими волосами и глазами цвета незабудки. Я справилась бы с неизбежными последствиями её внешности, если бы она была хорошо воспитанной молодой англичанкой, но первые тринадцать лет своей жизни Нефрет провела в отдалённом оазисе в Нубийской пустыне, где, что не удивительно, приобрела своеобразное мировоззрение. Мы спасли её и вернули ей наследство[11], и она была дорога нам, как родная дочь. Я бы не стала так сильно возражать против её странных представлений, если бы она не выражала их так открыто!

– Да, – продолжала она задумчиво, – можно понять привлекательность здешних мужчин, удивительно бравых и романтичных в экзотических одеждах и тюрбанах, особенно для приличных, хорошо воспитанных дам, чья жизнь так упорядочена и так скучна.

Эмерсон редко прислушивается к чему-либо, не связанному с египтологией, его профессией и его главной страстью. Однако опыт нескольких последних лет научил его: лучше обращать внимание на то, что говорит Нефрет.

– Клятая романтика, – проворчал он, вынимая трубку изо рта. – Их интересуют только деньги и… другие услуги, которые они получат от этих глупых женщин. У тебя достаточно здравого смысла, чтобы не интересоваться подобными людьми, Нефрет. Я надеюсь, ты не считаешь свою жизнь упорядоченной и скучной?

– С вами и с тётей Амелией?[12] – Она засмеялась, вскинула руки и подняла лицо к солнцу в порыве радости. – Всё просто замечательно! Каждую зиму провожу на раскопках в Египте, узнаю что-то новое, всегда в компании самых дорогих мне людей – вас и тёти Амелии, Рамзеса и Давида, а также Бастет и…

– Где он, чёрт возьми? – Эмерсон вынул часы и взглянул, нахмурившись. – Он должен был приехать уже два часа назад.

Он имел в виду, естественно, не кошку Бастет, а нашего сына Рамзеса, которого мы не видели шесть месяцев. В прошлом году в конце сезона раскопок я, наконец, уступила уговорам нашего друга шейха Мохаммеда.

– Пусть поживёт в моём племени, – настаивал чистосердечный старик. – Я научу его ездить верхом, стрелять и повелевать людьми.

Обещанное показалось мне достаточно необычным, а в случае с Рамзесом – тревожным. Этим летом Рамзесу исполнилось шестнадцать, и он, по мусульманским обычаям, стал взрослым. Вряд ли нужно говорить, что я придерживалась иного мнения. Воспитание Рамзеса приобщило меня к вере в ангелов-хранителей; только сверхъестественное вмешательство могло объяснить, как он дожил до своего нынешнего возраста, не прикончив себя и не будучи убитым одним из бесчисленных людей, которых умудрился обидеть. На мой взгляд, ему требовалось приобщиться к цивилизации, а не изощряться в развитии нецивилизованных навыков, в которых он и без того был слишком искусен. Что до идеи Рамзеса, ведущего других за собой[13]... Разум отказывался мне повиноваться.

Однако и сам Рамзес, и его отец решительно отклонили мои возражения. Единственным утешением было то, что с Рамзесом остался его друг, Давид. Я надеялась, что этот египтянин-подросток, которого фактически удочерили младший брат Эмерсона и его жена, сможет предотвратить самоубийство Рамзеса или разрушение стойбища.

Самым удивительным было то, что я скучала по малышу. Сначала я наслаждалась тишиной и покоем, но через некоторое время стало скучно. Ни приглушённых взрывов в комнате Рамзеса, ни криков новых горничных, которые наткнулись на очередную мумифицированную мышь, ни визитов разъярённых соседей с жалобами на то, что Рамзес испортил их охоту, сбежав с лисой, ни споров с Нефрет...

Двое мужчин протиснулись сквозь толпу и подошли к террасе. Оба – высокие и широкоплечие, но на этом сходство заканчивалось. Один из них был симпатичным молодым джентльменом в хорошо скроенном твидовом костюме и с прогулочной тростью в руке. Он явно находился в Египте не первый день, о чём свидетельствовало загорелое лицо красивого орехового цвета. Его спутник был облачён в белоснежный халат и бедуинский головной убор, который подчёркивал черты типичного араба: тяжёлые тёмные брови, выдающийся ястребиный нос и тонкие губы, обрамлённые колючими чёрными усами.

Один из гигантских швейцаров выступил вперёд, желая задать вопрос. Жест араба заставил его отступить, широко раскрыв глаза, и мужчины начали подниматься по лестнице.

– Ну, знаете! – воскликнула я. – Чёрт побери, куда катится «Шепард»? Они не должны позволять драгоманам…

Но моя фраза так и осталась незавершённой. С восторженным воплем Нефрет вскочила со стула и, уронив по дороге шляпку, стремглав бросилась в объятия бедуина. В течение нескольких мгновений единственной видимой её частью осталась красно-золотая головка, ибо широкие рукава мужчины почти полностью закрыли стройное тело.

Эмерсон, сорвавшийся с места почти одновременно с Нефрет, оттащил её от бедуина и принялся энергично трясти его руку. Нефрет повернулась к другому молодому человеку. Тот протянул руку. Она, смеясь, оттолкнула её и обняла его, как Рамзеса.

Рамзес? Малыш? Рамзес никогда не был нормальным маленьким мальчиком, но случались времена (обычно во время сна), когда он казался нормальным. Спящий херувим с копной соболиных кудрей и маленькими босыми ножками, невинно торчащими из-под подола белой ночной рубашки, стал этим… этим усатым мужчиной! Безусловно, превращение это не могло произойти в одночасье. И теперь, когда я подумала об этом, я вспомнила, что он год от года рос, как и любой другой. Сейчас он стал почти таким же высоким, как его отец, добрых